Битва в пути
Шрифт:
В холод и ненастье осенних вечеров он нес к ней свое горе и у нее искал утешения. Слепо, упрямо, неизменно он, опальный и изгнанный, топал к ней пустынными переулками, чтобы полчаса постоять возле нее под покровом чужих парадных. Она не могла видеть его таким бесприютным и неприкаянным. Однажды, уже потеряв надежду, Бахирев уныло твердил ей:
— Я хочу наконец разговаривать с тобой под нормальной человеческой крышей.
Ока ответила:
— Хорошо…
Она и жалела его и подсознательно искала для себя оправдания в этой жалости.
А самой ей казалось пределом счастья быть возле него, не пугаясь прохожих, не таясь по темным углам.
У него был обдуманный заранее план. В рабочем поселке соседнего завода жил отчим его товарища по Сибири, тяжко раненного на воине и недавно умершего от последствий ранения. Бахирев все время помогал другу, а после его смерти помогал и старику.
Простившись с Тиной, Дмитрий поехал прямо к старику. Сперва он попробовал соврать, сказал, что снимает комнату для женщины-инженера. Потом увидел, что вранье не получилось, и махнул рукой.
— Если можешь, дед, не спрашивай. Скажу тебе одно: это не баловство. Ты меня знаешь. А я и мальчишкой бабами не баловался. Если поможешь, считай, что я тебе обязан жизнью.
Старик молча провел его во вторую, заднюю половину дома. Закоптевшие и отсыревшие стены потеряли цвет, и открытки, украшавшие их, были оплетены паутиной.
Зато здесь был отдельный ход с заднего двора и рядом надежный одинокий человек. Где еще отыщешь такое убежище?
Он купил в комиссионном магазине кое-какие вещи. Сам вместе со стариком сорвал открытки и обмел паутину.
Впервые он ввел сюда Тину со страхом: как-то отнесется она и к комнате и к его стараниям? Она не заметила ни того, ни другого. Она узнала незнакомое счастье: жалеть любимого, видеть его, сильного в часы слабости, стать его опорой и отрадой, чувствовать себя необходимой ему, как дыхание.
— Пусть это временно, — говорила она ему. — Все равно это самое счастливое время моей жизни. Даже горе оборачивается счастьем. Если б тебе не было так трудно, я не смогла бы стать такой нужной тебе…
Он снова поражался тому, какой разной она может быть.
— Я боюсь тебя, — сказал он ей. — Боюсь потому, что ты не насыщаешь. Все всегда считали меня неразговорчивым. А с тобой я никак не могу наговориться… Я не любил путаться с бабами. Брезговал и бабниками и всем этим… А от тебя вот не могу оторваться. Я всегда считал, что работа — это главное, а женщины — дело десятое. И вот с тобой забываю обо всем.
«Что бы потом ни случилось с нами обоими, пусть хоть будет что вспомнить, — думала Тина, — и пусть он забудется хоть на час».
Он уходил от нее, больше чем когда-либо потрясенный и прикованный ее любовью.
…Наступил день, когда он впервые пошел на завод в качестве сменного инженера. Издали этот день казался легче. Но пришел срок идти на завод в толпе
Впервые ему предстояло идти не через директорскую, а через общую проходную. Ему не повезло. Когда он подходил к заводоуправлению, подъехали две машины. Из одной вышел Вальган, а из другой «врид главного» Уханов. Они весело взбежали по широким ступеням директорского входа, и оба оглянулись. «Медленнее, — говорил себе Бахирев, — не торопиться. Ровнее шаг. Раз, два. Раз, два. Прямее спину».
— В четыре! — крикнул Уханов шоферу, поднял гибкую руку и растопырил четыре пальца. — Ты понял? В четыре! За полчаса довезешь до горкома?
— Плохо посыпают песком, — услышал Бахирев бархатный баритон Вальгана. Директор смотрел на цветник перед заводской площадью. — Я говорил, чтоб взяли другой песок. Этот, серый, не создает впечатления.
Они стояли на высоких ступенях, а Бахирев шел мимо. Странно было слышать ему их простые слова — по-прежнему шли совещания в горкоме, по-прежнему посыпали песком аллеи, а он уже не имел к этому никакого отношения, и ничто не изменилось после его ухода. Если бы покойники могли слышать и чувствовать, они испытывали бы точно такое же чувство скорбного недоумения от собственного бессилия. «Раз, два, — отсчитывал он шаги, чтоб не бежать, — раз, два».
Любопытные взгляды сторожили его повсюду, и он не поднимал глаз. Не глядя, подал он пропуск вахтеру и вошел в заводской двор. Еще одна неудача — Малютин. Тот пробежал, не поздоровавшись, не взглянув. Бахирев усмехнулся: «Не удостаивает даже торжествовать победу».
За спиной раздался голос:
— Дмитрий Алексеевич, одну минутку! — Его нагонял Василий Васильевич.
Старик поздоровался как ни в чем не бывало и озабоченно сказал:
— Как мы с вами намечали ставить вторую пескодувку, то правильно ли будет? Если по сегодняшнему дню, то как нельзя удобнее! Но если предполагать, что со временем встанет пескодувная линия, то у меня, другое соображение.
«Не знает он, что ли?» — подумал Бахирев и проговорил:
— Ведь я больше не главный инженер, Василий Васильевич.
— Так ведь я и не по званию, Дмитрий Алексеевич. Я в соображении деля. Вместе же с вами начинали… Может, зайдете в цех?
— Я думаю, это будет не совсем удобно.
— Эх, Дмитрий Алексеевич! Неудобно портки через голову надевать. Вы тут остались не потому, что вам здесь больно удобно оставаться. По соображениям дела вы тут остались. Мы так понимаем. А коли так, то и действовать надо по этой линии!