Битва веков
Шрифт:
Вскоре слабый ветерок все же развеял белые клубы, и стало видно, что все крымчаки, что сохранили рассудок рядом с местом взрыва или поодаль от него, не просто отошли — они умчались так далеко, что ни единого разбойника не осталось вообще в пределах видимости. И было понятно, почему. Насколько хватало глаз, земля вокруг была усеяна ошметками мяса и костей, кусты и кроны деревьев приобрели зловещий багровый окрас, вода в реке стала мутной от крови и продолжала окрашиваться из-за огромного числа мертвецов, легших на броде в момент штурма, и кусков плоти, нападавших после подрыва фугасов.
— Надеюсь, теперь они поймут, почему здесь горел только один костер, — высказал надежду Зверев. — И лучше, если они не поймут, что именно произошло на самом деле. Ну что, боярин Афанасий?
Татары вблизи дальнего брода и вправду больше не появлялись. Зато ближе к вечеру в сопровождении десятка холопов примчался боярин Басманов, сверкающий начищенными пластинами бахтерца:
— Что случилось у вас, бояре? — с тревогой спросил он, спешиваясь возле костра. — Трубеж у Рязани от крови покраснел, средь горожан слухи нехорошие пошли.
10
«Дуванить дуван» — казацкий термин, означающий дележку добычи.
— Ну как чего, Алексей Данилович? — незаметно подмигнул боярину Лавле Андрей. — Как пошли на нас ныне татары лавой огромной, то поперва не сдержали мы сего натиска, отступили до реки, а потом и далее. Но тут как крикнет боярин Афанасий: «Не посрамим земли русской, славяне!» — и встали мы, значит, накрепко поперек брода. Он саблей направо и налево машет, басурман в клочья рубит, я бердышом их на кусочки кромсаю. А брод-то узкий, ни обойти нас, ни объехать. Так мы их всех и порубали, пока не кончились. Но их немного было, татар-то. Тысяч пять, не более. За два часа управились.
Опричник, естественно, такой басне не поверил. Однако два десятка мертвецов в реке и несчетное число кровавых ошметков, разбросанных вокруг, явственно доказывали, что схватка была жаркой.
— Верно ли так, боярин Афанасий? — переспросил опричник.
— Нечто сам не видишь, Алексей Данилович? — увильнул от ответа боярин Лавля. — Скажи лучше, как там Рязань? Держится?
— Рязань татары не тронули. Токмо стрелы маленько побросали да слова непотребные кричали. Вчерась хотели к беженцам в Заречье прорваться, через гуляй-город князя Воротынского, да не смогли. Пока стрелы метали, так сила вроде на их стороне была, но как на приступ пошли, то и Рязань подсобила: ядра из города до басурман долетали и убивали многих, и мужики охотчие из черного люда на помощь пришли. Поняли, что несладко придется, коли через реку крымчаки прорвутся. Отстояли брод, в общем. Сегодня, как все видели, на вас они навалились, да токмо… А что за взрывы такие у вас тут случились? — спохватился боярин Басманов. — Люди решили, то вы сами себя подорвали, дабы в полон не попасть.
— Пушкарь рязанский мне три бочки пороха отсыпал, помнишь? — кивнул Андрей. — Так вот они и взорвались. Такая вот случилась незадача. Однако же татары после сей напасти ушли.
— Мыслю, совсем ушли, — ответил Алексей Данилович. — До подхода рати князя Хворостинина дня два али три осталось. Посему окрестности татары пограбить всяко не успеют, и броды им более ни к чему, но вы не расслабляйтесь, княже. Мало ли что…
Следующим днем рязанские пушки грохотали с утра до вечера — однако вблизи дальнего брода не появилось даже малого татарского разъезда. Еще день прошел в тишине и неведении, а на третий — через брод на юг много-много часов шли закованные в броню рати, спешащие догнать и наказать за набег захватчиков. Для дюжины ратников это означало, что их служба завершена.
— Что про битву нашу сказывать, княже? — уже покидая брод, поинтересовался боярин Лавля. — Собранного у убитых оружия на три тысячи сраженных никак не хватит. Самое большее на полсотни.
— Говори: «Вспомнить страшно», — засмеявшись, ответил Зверев. — Ну и про то, что я колдун безбожный. А остальное досужие сплетники и сами додумают. Год-другой пройдет, про доказательства и спрашивать за давностью перестанут.
— Зачем тебе это, князь? Лучше бы других воинов сей хитрости научил.
— Смысла нет, боярин, — пожал
В Рязани вместо праздника вернувшиеся служивые люди застали траур. В битве у ближнего брода полегло больше полутора сотен храбрых молодых мужчин, да еще несколько десятков горожан, в том числе детей и женщин, посекло стрелами, что в большом количестве для острастки пускали через стену в сторону лагеря татары. Вроде бы и наугад — да в осаде людей за стены столь много набилось, что промахнуться оказалось трудно. Среди прочих жертв оказался и холоп Андрея Сергей — так и не очнувшийся после давешней стычки у Тысьи.
Правда, свалившаяся на защитников дальнего брода слава принесла и вполне конкретную пользу: когда князь Сакульский стал интересоваться, где ему найти ушкуй до Свияжска, один из купцов предложил доставить его туда бесплатно, в благодарность за избавление родичей от татарской петли. Когда же Зверев со скарбом и людьми погрузился — то за небольшую доплату уговорил корабельщика доставить его и вовсе к самому поместью.
Обреченный
Андрей толком и не запомнил, как провел месяц в выделенном царем уделе из завоеванных земель. Варя, дважды пережившая его смерть: сначала при объезде ближних земель с известием о близости татар, а потом при подрыве пороха на дальнем броде, который в Рязани приняли за жест отчаяния, — совершенно обезумела и не желала отходить от любимого ни на шаг. Путь в земли, что Андрей отвел ее сыну, женщину успокоил мало. Она пребывала в уверенности, что больше с князем уже не увидится, и пила его любовь, как алкоголик — хлебное вино: без ограничений, без памяти, без оглядки на окружающих.
Наверное, она не сумела бы расстаться с любимым вообще — если бы не всемогущий материнский инстинкт. Варя знала, что отведенный сыну удел — это хороший шанс обоим сыновьям выйти из люда «черного» в люд «служилый». Причем — в боярское сословие. И ради этого она собой пожертвовать смогла. Когда через месяц после их приезда у причала остановился купеческий струг, который шел вниз по течению с грузом меда для московского торга, она смиренно позволила князю договориться с корабельщиками и взойти на борт. Это было совсем не трудно — из десяти холопов, что выехали из имения зимой, у князя Сакульского осталось только двое бойцов. Пахома Зверев, пусть и с большим трудом, уговорил сделать для младшего Андрея то же, что когда-то дядька совершил для него: научить искусству владения оружием. Карасик остался для излечения — после тяжелой раны он все еще хромал — и для общей поддержки. Наместнице в первое время наверняка пригодится лишний умелый и преданный воин. Опять же — будет кого к князю послать, коли случится надобность весточку передать.
А в целом, если бы у Зверева спросили, чем он занимался в своем южном уделе — он вряд ли смог бы дать внятный разумный ответ. В памяти всплыли бы лишь горячие поцелуи и бурные ночи любви… О которых посторонним лучше не знать.
По относительно узкой и извилистой Свияге струг спускался только днем — в темноте корабельщики опасались наскочить на берег. Но когда кораблик выскочил на широкую Волгу, то плыли уже круглые сутки. Впрочем, все равно намного медленнее. Как-никак, против течения пробивались. За бортом убаюкивающе журчала вода, день сменялся новым днем, а неделя — неделей. С Волги струг свернул на Оку, миновал Муром, Касимов, Рязань, Коломну. Фактически они шли по южной границе русского государства и Дикого поля. Это Волга далеко по обоим берегам обрела русскую душу. Здесь же все еще немало зависело от крымских разбойников. Тихо сидят — можно жить-поживать и добра наживать. Но только чуть расслабься, зазевайся — вмиг в татарском аркане окажешься. И поволокут тебя, ровно скотину бессловесную, в вечное рабство, в дальние края.