Битва за Дарданеллы

Шигин Владимир Виленович

Во время перевоза турок с острова на материк Сенявин приказал, чтобы для женщин были оборудованы специальные суда с закрытым верхом, дабы никто не мог смущать нравственности турчанок. Паша еще более растрогался:

– Я знаю права победителей, нелегко отказаться от стольких прелестных красавиц! А потому даже не смел ходатайствовать об их освобождении. Поверьте, что мы сумеем оценить ваше снисхождение и на деле!

Прощаясь с Фатимой, Сенявин щедро наградил женщину за ее подвиг.

Русские солдаты и греки-горожане немедленно приступили к тушению пожаров. Одновременно подсчитывались

потери и трофеи. За время боев четверых убили (двое из которых албанцы) и ранили восемь десятков человек. Захватили же восемьдесят пушек с большим количеством ядер и пороха. Но главное состояло в том, что с занятием Тенедоса российская эскадра приобрела прекрасную маневренную базу в самой близости от Дарданелл.

Тендосского пашу Сенявин принял со всей возможной вежливостью. Они вместе отобедали прямо на расстеленном персидском ковре. Поев и выпив, невольный гость благодарил хозяина за доброе отношение к себе. А когда Сенявин сказал, что отпускает пашу домой, тот растрогался до слез: – Чем я могу отплатить вам за вашу доброту?

– Попробуйте облегчить участь офицеров и матросов с «Флоры»! – попросил Сенявин, до которого уже дошли слухи о судьбе команды потерпевшего крушение корвета.

Гарнизон, как изначально обещалось, вывезли рыбачьими фелюгами на анатолийское побережье, где и отпустили на все четыре стороны. Затем занялись срочным восстановлением крепости. Сенявин был доволен. Тене-дос достался самой малой ценой и теперь вице-адмирал был полновластным и единоличным владетелем всех северных эгейских вод.

Из хроники взятия Тенедоса: «Полки прошли церемониальным маршем, совершено молебствие Всевышнему Поборнику правды и при звуках пушек, труб и литавров провозглашено долголетие великому царю русскому и подняты флаги на вновь завоеванной ему крепости».

Кончились праздники, начались будни. Первым делом надо было восстановить частично разрушенные крепостные стены.

– Работать, ребята, на совесть! – внушали солдатам и матросам офицеры. – Нам еще сию фортецию от турок защищать придется!

В том, что турки рано или поздно предпримут попытку отбить и остров, и крепость, ни у кого сомнений не было. Тем временем со всех греческих островов и даже с материка к Тенедосу спешили суда и суденышки. То греки, прослышав о победоносном прибытии в Архипелаг русского флота, торопились заверить Сенявина в своей преданности и поддержке.

Всеобщее внимание привлекла огромная пушка, стоящая в крепостном дворе. Ствол ее был столь велик, что превышал знаменитую Царь-пушку Московского кремля. Пушка не стреляла уже пару сотен лет, но ее держали, чтобы пугать врагов.

– Ведь это ж надо! – удивлялись моряки, трогая нагретый за день металл. – Да в такое дуло корова влезет!

Для лучшего обеспечения продовольствием Сенявин разрешил командирам кораблей выделить людей для работ на берегу. Немедленно были отправлены на остров матросы, закуплены коровы и овцы. Чтобы стада не перемешались, на капитанском совете все поля и луга поделили между кораблями. Эти владения гордо называли дачами. Теперь повсюду было только и слышно:

– Вон там за холмом, где овечки пасутся, чья дача будет? – То «Твердого»! –

А левее? – Там дача «Рафаильская»!

Как всегда, к раздаче пирога не успели фрегатские. Пока «Венус» мотался в крейсерствах, все хорошие «дачи» поделили без него. Узнав о такой несправедливости, приглашенный на традиционный капитанский обед капитан-лейтенант Развозов обиделся не на шутку, даже есть отказался и рюмку от себя отодвинул:

– А где моя дачка будет, мы что, чужие? Я тоже коровок с овечками пасти хочу и мясо с молоком на столе матросском иметь!

Командиры замялись: и «венусцев» жалко обижать, но и своих «благоприобретенных» лугов тоже отдавать не хочется. Развозов, видя отношение такое, разобиделся окончательно.

– Я на обиду такую буду бумагу писать главнокомандующему!

– Ладно! – махнул рукой Лукин. – Отрежу тебе от «Рафаиловой дачи» кусок! Не журысь!

– И мы тебе маленько дадим! – согласились, усовестившись, остальные. – А то ты со своей дурацкой бумагой к адмиралу полезешь, а он в сердцах вообще все наши дачи разгонит!

– Вот это иное дело! – обрадовался Развозов, рюмочку опрокинув и тарелку решительно пододвигая. – Как обоснуюсь, милости прошу к нам на «Венусскую дачу» в гости!

– Ты вначале обоснуйся, потом уж приглашай! – посоветовали ему. – А не то не ровен час снова в крейсерство загремишь!

После общего обеда командиры кораблей решили поехать посмотреть свои «владения». Отказался лишь Лукин, который торопился вернуться на «Рафаила». Дело в том, что не далее как вчера вечером на корабле произошло чрезвычайное событие. «Рафаил» едва не повторил страшную судьбу британского «Аякса». Расследованием обстоятельств этого дела капитан 1-го ранга сейчас и занимался.

Слово очевидца: «С нами едва не случилось несчастия. Капитан у нас ужинал; это продлило долее обыкновенного ужин и от того мы спаслись: почувствовали запах из констапельской, бросились из-за ужина туда, нашли там в каюте артиллерийского офицера черное белье, разные письменные бумаги и недокуренную трубку, которой огонь зажег белье и бумагу; все уже тлелось. Если бы ужин был ранее, офицеры разошлись бы спать; тогда огонь взял бы свою силу, а потушить его почти невозможно. Этот случай доказывает, что устав, написанный великим Петром, не совсем исполняется: ты знаешь, что курить трубку назначено место в кают-компании, а часовой у фитиля есть канонир, который не смел отказать своему лейтенанту. Как строго должно смотреть за огнем на корабле: нет бедствия ужаснее на море, как пожар. Разумеется, лейтенант был наказан, – этот офицер марал свой мундир; он даже был исключен из кампании…»

Особой популярностью среди офицерства пользовалась городская турецкая баня, в нее даже в очередь записывались, ибо всем места сразу не хватало. Ловкий грек быстро привел баню в порядок и имел с нее хорошие деньги. В мраморных залах журчали фонтаны. Здоровенный армянин клал очередного страдальца на скамью и неистово тер варежкой из грубой овечьей шерсти, не забывая поливать намыленной водой, затем сильными руками разминал тело и члены, снова мыл и снова разминал. А потому выходящий из бани чувствовал себя почти небожителем…