Битва за империю
Шрифт:
Спрятав усмешку, Алексей вышел в коридор и, поймав какого-то пробегавшего мимо парнишку, попросил:
– Машку Сорокину позови! Пусть на пожарное крыльцо выйдет.
Сам туда же и отправился, уселся на перила, посматривая на Емелину «ладу», как всегда – чистенькую, ухоженную, сверкающую. Задумался. Улыбнулся – надавить-то на Сашка Ряпушкина было сейчас легче легкого!
– Звали, дядя Леша?
Ага, вот и Машка прибежала, комсорг. Красивая, что и говорить, девочка, из тех, кто любому голову вскружит, не то что колхозному скотнику. Особенно
Слюни-то подбери, господин протокуратор, не солидно на малолеток засматриваться! – сам себе скомандовал Алексей и, посмотрев на девушку, строго сдвинул брови:
– Ты, Маша, небось на танцульки сегодня собралась, а?
– Да. С подружками. А что? Нам ведь Иван Аркадьевич разрешает, говорит, не разреши, так все равно убежим.
– А эти черти окаянные… ну, ты знаешь, про кого я… Не приставали больше?
– Нет. Сашка записку передал – извиняется, мириться хочет. Нужны мне его извинения!
– Это правильно! Вот что, Маша, съездила бы ты сегодня домой, а? Родителей навестишь, Олимпиаду посмотришь – здесь-то телик так и не починили.
– Родителей? – Маша захлопала ресницами. – Так они в Сочи.
– И ключа от квартиры у тебя нет?
– Нет, почему, есть…
– Вот и едь! Успеешь еще наплясаться. А завтра, с утра, можешь уже и вернуться, коли в городе делать нечего.
– Но…
В общем, уговорил-таки. С трудом, но уговорил.
И – вместо сельских танцев – укатила грустная девочка Маша в город семичасовым вечерним автобусом. Что и надобно было. Не ей, естественно, – Алексею. Вот он-то и отправился в клуб, погладив батник и нацепив на нос зеркальные противосолнечные очки, позаимствованные у Емельяна. Отправился не к самому открытию, а часиков в девять, справедливо опасаясь, что позже любвеобильный скотник уже может быть в умат пьяным и не доступным для доброй беседы.
В больших клубных динамиках надрывался «Ирапшн» или еще что-то подобное, какой-нибудь «Тич-Ин» или «Чингисхан». Сидевший за самодельным пультом диск-жокей Паша Ветошкин довольно посматривал на танцующих, время от времени прикладываясь к стоявшей внизу, под ногами, бутылке «Жигулевского».
– Привет, Паша, все запад крутишь? – В паузе между песнями вежливо поздоровался Алексей. – Партийного контроля не боишься?
– Не боюсь, – улыбнулся Ветошкин. – Я сейчас соцлагерь поставлю – «Неотон Фэмили». Клевая группа, не хуже «Бони М»! Приятель из Будапешта привез.
– Что-то дружков твоих не видать… Не придут, что ли?
– А тебе они зачем?
– Так. Потолковать кое с кем.
– Ну потолкуй. За клубом они, портвейн хлещут, – махнув рукой, Паша нажал клавишу магнитофона и набравшиеся в клубе подростки – лет от пяти до пятидесяти – принялись старательно изображать умелых танцоров.
Ветошкин не соврал, вся гоп-компания, с Ряпушкиным во главе, сидела на картофельных ящиках в разросшихся за клубом кусточках и по очереди хлебала «тридцать третий» портвейн
Громко кашлянув, протокуратор картинно вышел из тени под свет тусклого фонаря:
– Вечер добрый, парни.
– Кому добрый, а кому и… Ой! Дядя Леша! Ты чего тут?
– Сашок, потолковать бы.
– Потолкуем. – Скотник глянул на своих. – А ну, живо! По последнему глотку – и в клуб, а то и танцы кончатся.
– А Паша сказал: если драк не будет – до двенадцати!
– Так уже ж сколько. А ну, пошли вон! Драку только там без меня не устройте.
Проводив ушедших гопников взглядом, Алексей уселся на ящик и, пристально посмотрев на скотника, тихо промолвил:
– Машка Сорокина в город поехала. Заяву прокурору писать!
– Чего?! – Сашок очумело помотал головой. – Заяву?! Так мы с ней помирились вроде… Да и тогда – ну ничего ж не было, чес-слово, дядя Леша, не было – ну помацали малость за титьки, что, убыло от нее, да? Какое там на фиг изнасилование?! Что мы совсем уж с головой не дружим, что ли?
– Не кричи, не кричи, – успокоил протокуратор. – Просто вот обиделась девка. Говорит, вчера гопники твои ее опять чуть было…
– Что?! Вчера?!
– Ну да, вчера ночью. В период с… мм… двадцати одного до девяти утра.
Алексей давно уже прикинул – именно в этот период времени и могли украсть чемодан.
– Напали, говорит, еле вырвалась! Все твои гопники – узнала. Там же, за школьным стадионом, и напали. А сам ты будто бы невдалеке, за деревьями прятался и смеялся так… гнусно-прегнусно…
Скотник вскочил с ящика:
– Че она, коза, мелет-то?! Да не могло нас на школьном стадионе быть! Обозналась!
– Это ты теперь прокурору расскажешь… Ну или Машке… точнее – мне, Машка тебя видеть не хочет – и ты зря не нарывайся, мало ли в деревне баб?
– Эт точно… Ну сука!
– В общем, я завтра с утра в город еду. И надо бы Машке срочно – до понедельника – все разъяснить, чтобы заяву накатать не успела, раздумала. Разъяснить аргументированно, чтоб еще бы и мог подтвердить хоть кто-нибудь… Из незаинтересованных лиц, иначе… Сам понимаешь, не по этому случаю, так по тому притянуть могут. Прокурорские – они такие, приставучие, гады. Ну, есть у тебя хоть кто-нибудь, кто тебя в тот момент – вчера ночью – где-нибудь в другом месте видел?
– Да есть… – Гопник снова уселся на ящик и сплюнул, видать, почему-то не хотел говорить.
– Я ведь с чего доброхотом таким стал? С Пашей Ветошкиным вместе кое-что хочу сладить… А если вашу компашку привлекут – то и на Пашу тень упадет. Оно мне надо? Так что давай, быстрей думай. С насильниками-то знаешь, как на зоне поступают?
– Ладно! – Одним глотком допив остававшийся в бутылке портвейн, наконец решился скотник. – Все равно ты, дядя Леша, не при наших делах…
– Это точно. – Протокуратор быстро кивнул. – Ваши дела меня не волнуют.