Битва за Лукоморье. Книга 2
Шрифт:
– Не моя эта песня, отец! Сам не знаю, откуда взялась.
– Из тебя и взялась. Чего в нас нет, не сыграть. Можешь меня Громославом звать и сел бы ты, что ли. Стар я голову задирать, снизу вверх только на небо глядеть сподручно.
С того разговора Алеша и стал на небо поглядывать, да и дорога в Китеж началась для него от Громославова костра, хотя чернобровый гусляр вроде бы ничего напрямую не сказал и даже не спел. О другом были его песни или все же об этом?
Ой ты небо чистое, небо вечное,Ой ты путь-дороженька бесконечная…Китежанин
«Кобыла! – внезапно доложил Буланыш, выдергивая Алешу из воспоминаний. – Сюда бежит, к нам… Боится».
– Одна?
«Всадника нет… Никого нет. Близко уже».
– Ждем.
Крупная гнедая вылетела из-за ближайшего бугра и очертя голову рванула к пламенеющей неподалеку буро-золотой роще, но разглядеть пустое седло и болтающиеся поводья Алеша успел.
– Догоняем!
Пусть и хорошая, но обычная лошадь богатырскому коню не соперница, так что догнали вмиг. Китежанин перехватил поводья, вынуждая разогнавшуюся беглянку сбавить ход и остановиться. Бедняга дрожала крупной дрожью, тяжело поводя взмокшими боками; всадника – а всадник был, иначе б поводья так не болтались – она где-то потеряла. Конечно, он мог соскочить, не чая справиться с понесшей лошадью, или слететь со свечки или «козла», но Охотник не сомневался: то, что вынудило гнедую мчаться, не разбирая дороги, седока живым отпустило вряд ли. И не важно, что ни на чепраке, ни на самой кобыле крови не видно, не всякая смерть оставляет следы.
«Недобрым пахнет, – поделился своим опасением и Буланыш. – Плохо».
– Как плохо, не скажешь?
«Страшно. Ей страшно. Звери».
– Не худы?
«Звери. Лютые».
Это по осени-то, когда и детеныши подросли, и еды завались? У зубров гон уже кончается, если не кончился. Одинокий лось – это тебе не «звери»… Алеша потрепал устало опустившую голову кобылу по шее и вгляделся в потемневший от конского пота чепрак. Добротный, не слишком новый и… со знаком заставной дружины. Выцветшим, но несомненным, так что кобыла получалась тригорской. И выскочила именно сюда она не просто так, а потому что рвалась домой, в спасительную конюшню.
– Ну и кого ты, подруга, везла?
Подруга вздохнула и еще ниже опустила голову, роняя на траву хлопья розоватой пены. Поводить бы, только не до того. Пусть скачет на заставу, заодно оповестит дружинников о случившейся беде.
– Буланыш, ничего не чуешь?
«Ветер не тот».
– Да понимаю я, а вдруг… Ладно, давай-ка к роще.
«Поспешать?»
– Поспешай, но с оглядкой!
Горемычную гнедуху Алеша отпустил, ослабив ей подпругу, но больше не мешкал. Рощицу обогнули быстрой походной рысью, проскочили неширокий, заросший увядшей медвянкой лужок, перемахнули пологую балку, и тут задувший наконец в лицо ветер донес отзвук не то клича, не то песни. Вроде той, что тянут перед боем степняки. Эти запросто могли снять всадника стрелой, только откуда бы им здесь взяться? Великая
– Буланыш, теперь чуешь?
«Они и есть. Звери. И люди».
– Повернуть не хочешь?
«Убивать хочу».
– Ишь какой! Поглядим, может, и убьешь.
Дальше пробирались с удвоенной осторожностью. Буланко близкой опасности не чуял, но куда идти, теперь знал точно, да и ветер раз за разом приносил все более отчетливые звуки, которые больше не казались песней. Еще в богатырские времена довелось Алеше послушать, как воют захваченные охотничьей страстью волколаки, и сейчас он узнал, не мог не узнать… Так вот от кого в таком ужасе уносила ноги гнедая! По всему выходило, что выли на другом конце очередной рощи, достаточно густой, чтобы до поры в ней схорониться.
– Буланыш, надо поглядеть. Сперва только поглядеть.
«Как скажешь».
Если от тварей ушла обычная лошадь, богатырский конь и подавно уйдет, но незнамо как объявившуюся здесь нечисть нужно хотя бы сосчитать. Был бы чаробой, можно было б и словечком-другим перекинуться, а так как бы и впрямь стрелу не словить. Выходит, мурин был волколачьим? Если нет, то в здешних краях нечисти в этом году – словно медом намазали… или кровью?
– Сколько их, не разберешь?
«Не понять пока. Разные они…»
В способности Буланко пробраться сквозь сухие заросли, не хрустнув и веткой, Охотник не верил. Пришлось спешиться и, пригнувшись, двинуться вперед самому. Осторожно ступая, почти скользя, Алеша прошел несколько шагов и чуть раздвинул колючие упругие ветки. Открывшаяся картина была, мягко говоря, невеселой.
Роща выводила в пологую лощину, за которой начиналась невысокая каменистая гряда с отвесными стенами. Вершину ближайшего холма, упиравшегося дальним краем в крутую скалу, украшали грязно-белые, изглоданные непогодой глыбы. У подножия среди валунов вперемешку валялись человечьи тела в легких доспехах и конские туши. Вглядевшись, китежанин узнал все те же синие, обшитые красным чепраки. Кони были с заставы и погибшие, надо думать, оттуда же. Хотя нет, не все! Среди тел ратников Алеша разглядел кого-то в грязной овчине, да и на склоне, чуть выше места побоища, валялась парочка таких же грязнуль. Живые тоже имелись, да такие, что у Охотника рука сама к мечу потянулась.
В разбойничьих ватагах место любой дряни сыщется – в этой самым приметным был здоровенный, локтей шесть, не меньше, волосатый бугай, для полного счастья облаченный в ржавые пластинчатые доспехи. Такую, украшенную причудливыми косичками голову, правда отрубленную, Алеша прежде уже видал, и принадлежала она таежной белоглазой чуди. Надо же куда вражина забрался… Впрочем, от Тригорья до Вольного полуострова не так и далеко, а в это воровское кубло в свое время кого только не заносило. Потому и разметать пришлось…
Из-за широченной чудиновой спинищи показалась человеческая рука в богатом, шитом золотом рукаве и повелительно ткнула пальцем в сторону еще одного здоровяка с бараньей башкой; судя по всему, наговоренного переворотня, такого же, как Иванушка. Баран кивнул, дескать, понял, и заодно почесал себе лоб меж заменявшими шлем рогами. Черная косматая шерсть служила ему сразу и одежкой, и доспехами, но штаны все же имелись, как и внушительная булава с длинным и толстым древком. Но выл-то у них кто? Ага, вот же он, тоже чудин загородил. Морда волчья, скрытая видавшей виды железной маской-намордником. В лапах явно тяжелый посох с причудливым навершием, за спиной – эдакий «птичий насест» с перьями и черепами. Шаман волколачий, тут не ошибешься, но стаю-то свою он куда девал?