Битва за Рим (Венец из трав)

Маккалоу Колин

Затем, оставив Эзернию осажденной свежими войсками, присланными из Капуи, и снова объединив свои четыре легиона, Сулла встретился с Гаем Косконием. Это случилось в конце сентября.

– Восток теперь твой, Гай Косконий, – сказал Сулла весело. – Я хочу, чтобы Аппиева и Минуциева дороги были полностью очищены. Пусть Бовиан останется твоей ставкой, гарнизон там превосходный. И будь столь же безжалостным, сколь милосердным, когда посчитаешь необходимым. Самое главное – держать Мутила взаперти и не допускать к нему никаких подкреплений.

– Как идут дела к

северу от нас? – спросил Косконий, до которого фактически не доходили новости после его отплытия из Путеол.

– Превосходно! Сервий Сульпиций Гальба выгнал оттуда большую часть марруцинов, марсов и вестинов. Он говорит, что Силон находился на поле боя, но после сражения скрылся. Цинна и Корнут заняли все марсийские земли, и Альба Фуценция снова наша. Консул Гней Помпей Страбон сокрушил пиценов и восставшую часть Умбрии. Однако Публий Сульпиций и Гай Бебий все еще сидят перед Аскулом, который наверняка находится на пороге голодной смерти, но продолжает держаться.

– Значит, мы победили! – произнес Косконий с некоторым испугом.

– О да. Но мы и должны были победить! Италия без гегемонии Рима? Боги никогда не допустили бы этого, – убежденно заявил Сулла.

Шесть дней спустя, в начале октября, он прибыл в Капую, чтобы встретиться с Катулом Цезарем и сделать необходимые приготовления для зимовки своих армий. По Аппиевой и Минуциевой дорогам вновь открылось сообщение, хотя Венузия все еще упорно держалась, бессильно наблюдая активность римлян на проходящей мимо нее большой дороге. Попилиева дорога стала безопасна для прохода армий и конвоев от Кампании до Регия, но все еще оставалась нежелательной для небольших групп путешественников, поскольку Марк Лампоний продолжал держаться в горах, время от времени совершая оттуда дерзкие вылазки.

– Однако, – обратился Сулла к счастливому Катулу Цезарю, готовясь в конце ноября к отъезду в Рим, – в общем и целом мы можем уверенно сказать, что полуостров снова наш.

– Я предпочел бы подождать и не утверждать этого столь категорически, пока Аскул не будет в наших руках, – посоветовал Катул Цезарь, который провел два года, неутомимо выполняя работу. – Все это дело начиналось здесь. И оно еще не закончилось.

– Не забывай Нолу, – проворчал Сулла.

* * *

Дни Аскула были сочтены. Восседая на своей общественной лошади, Помпей Страбон привел армию, чтобы в октябре соединиться с войсками Публия Сульпиция Руфа. Он растянул римских солдат цепью вокруг всего города. Теперь даже веревку нельзя было незаметно спустить с крепостного вала. Следующим шагом Помпея была изоляция города от источников воды – гигантское предприятие, поскольку вода проходила в слоях гравия южнее Труэнта и повсюду били родники – тысячи родников. Однако Помпей Страбон располагал значительными инженерными возможностями и находил немалое удовольствие в личном наблюдении за работами.

При этих работах уважаемого консула Помпея Страбона сопровождал его наиболее презираемый контубернал – Марк Туллий

Цицерон, который умел неплохо рисовать и вел записи стенографическим способом собственного изобретения с большой скоростью и аккуратностью. Консул Страбон считал этого юнца весьма полезным в таких ситуациях, как эта. Боясь своего командующего и ужасаясь его полному безразличию к положению горожан, Цицерон выполнял все, что ему приказывали, и помалкивал.

В ноябре магистраты Аскула открыли главные ворота и, едва держась на ногах, вышли, чтобы заявить о сдаче города Гнею Помпею Страбону.

– Наш дом теперь ваш, – произнес главный магистрат с большим достоинством. – Все, о чем мы просим, – верните нам нашу воду.

Помпей Страбон закинул свою желтую с проседью голову и захохотал.

– Зачем? – осведомился он откровенно. – Ведь здесь не останется никого, кто будет ее пить!

– Мы страдаем от жажды, Гней Помпей!

– И продолжайте страдать, – ответил Помпей Страбон.

Он въехал в Аскул на своей общественной лошади во главе группы, в которую входили его легаты – Луций Геллий Попликола, Гней Октавий Рузон и Луций Юний Брут Дамасипп, а также военные трибуны, контуберналы и отборный контингент войск в количестве пяти когорт.

В то время как солдаты спокойно и дисциплинированно прочесывали город, сгоняя жителей и осматривая дома, Страбон проследовал к рыночной площади. На ней еще сохранились следы того времени, когда ее захватил Гай Видацилий; там, где раньше возвышалась трибуна магистратов, теперь была лишь куча обугленных головешек – остатки погребального костра, на который взошел Видацилий, чтобы сжечь себя.

Покусывая тонкий прутик, которым он обычно наказывал свою общественную лошадь, консул Страбон осторожно огляделся по сторонам, потом резко повернулся к Бруту Дамасиппу.

– Устрой платформу поверх этого кострища, быстро, – приказал он легату.

За очень короткое время солдаты сорвали двери и балки с соседних домов, и Помпей Страбон получил свою платформу с ведущими на нее ступенями. На ней были помещены курульное кресло из слоновой кости и скамья для писаря.

– Иди за мной, – бросил Помпей Цицерону, поднимаясь по ступенькам и усаживаясь в свое курульное кресло. Консул так и не снял панциря и шлема, но теперь с его плеч вместо красного плаща командующего свисала пурпурная мантия.

Разложив восковые таблички на столике, стоявшем рядом с его скамьей, Цицерон склонился, держа одну из них на коленях и приготовив стилос для письма. Как он полагал, должен был состояться официальный процесс.

– Попликола, Рузон, Дамасипп, Гней Помпей Младший, присоединяйтесь ко мне, – распорядился консул со своей обычной резкостью.

Сердце Цицерона стало биться ровнее, страх его почти прошел, и он смог записать первые произнесенные слова. Очевидно, прежде чем открыть ворота, город принял некоторые меры предосторожности, потому что большое количество мечей, кольчуг, копий, кинжалов и других предметов, которые можно было счесть оружием, кучами лежали перед зданием городских собраний.