Битва за страну: после Путина
Шрифт:
— Михаил Викторович, вы это к чему?
— А к тому, что на этих северах, в этих самых климатических условиях, вот там как раз лучшие русские купцы родились — ярославские, костромские, вологодские. Ничего, не жаловались, миллионами ворочали, до Аляски дошли. И нам сегодня надо не жаловаться на климат, а сказать нашим ученым: дорогие мои, хорошие, вы же смогли сделать атомную бомбу для Берии и ракету для Гагарина. Сделайте-ка такие дорожные материалы, чтобы дороги не портились от холодов и стоили не дороже, чем в Америке. Ну-ка, Саня, за русский талант!
Тост звучал, как
— Ты шоколадкой заешь, — участливо предложил Столбов, — хоть этой, чухонской, хоть той, что Кирюха привез. Кстати, где он? Чего молчишь?
Если бы Столбов добавил: «как в рот воды набрал», — то это было бы верно. Генерал, и правда, набрал в рот, только не воду, а коньяк, и не решался проглотить. Но так как молчать дальше было неприлично, судорожно глотнул.
— Не идет сегодня, — сказал он, прокашлявшись. — А Степанова вы, Михаил Викторович, послали караулы проверять.
— Жаль. Сходил бы, нашел его. Погоди. Вопрос к тебе. Помнишь, ты говорил, что России война нужна? Было?
— Было, — отозвался Костылев.
— А воевать кому?
— Солдатам, — ответил собеседник, продолжая покашливать. — Профессионалам, конечно. Большой войны постараемся избежать, а региональные задачи сможет выполнить и профессиональная армия. Мы ведь и зарплату уже подняли, льготы дадим, укомплектуем. Чтобы в «горячих точках» только по контракту.
— Э, значит, одни контрабасы воевать будут? Только контрабасы — те же пацаны, как и по призыву. Им воевать и погибать, а нам — в бой посылать и поминать потом.
Молодой генерал кивнул.
— Так объясни, как же ты их поминать будешь, если пить не умеешь? Вот, вчера была война, прямо здесь. Ребята погибли, которые ехали вместо меня. А я лишь раз их помянул. Давай-ка, как надо. Не коньяком.
На этот раз Столбов взял граненые стаканы, наполнил водкой на две трети.
— Давай. Раз грозный царь говорит — пей, значит, пей! Куда тянешься чокаться, дурик? Третий тост!
Как ни странно, водку Костылев опрокинул легко. И даже заговорил о делах: о Госдуме, о полномочиях фонда «Возвращение». Но вдруг, выпучив глаза, спросил шепотом: «Где туалет?» Получив указание, нашел президентское удобство, неплотно прикрыл дверь. Появился через минуту. Лицо было мокрым. Ботинки являли плюрализм: сами решали, куда которому идти, руки искали стены.
— Значит, с главным вы согласны, Михаил Викторович: внешней войны пока не нужно. Но внутри страны — никакой пощады предателям.
Столбов кивнул.
— Тогда, Михаил Викторович, я пойду, отдохну, — с трудом сказал Костылев. — Вы подписали?
— Подписал. Ты-то дойдешь? — поинтересовался Столбов. — Вышел следом, увидел Степанова на диване. И забыл про Костылева.
— Кирюха, — сказал он Степанову. — Давай так: я тебе не приказываю. Я тебя прошу: выпей со мной. Очень прошу.
— Уговорили, Михаил Викторович, — сказал Степанов.
Оказалось, что опытный Столбов и бедный Костылев почти прикончили первую бутылку коньяка. Она тотчас же был разлита и отправлена под стол.
— Только смотрите, Михаил Викторович, — сказал
— Ну и неси, — разрешил Столбов. — А вообще, забавно. Стоило мне разогнать питерскую группировку, и вот уже в Кремле не с кем бухать, как только с питерским ментом?
— Не с питерским, а из Ленобласти, — ответил Степанов.
— Один буй. Наливай.
Выпили.
— Кирюха, в тебя стреляли? — спросил Столбов. Степанов кивнул: было дело.
— И ты стрелял, знаю. Значит, хоть и не вояка, поймешь меня. Смотри, вот война. Этот, который со звезд, он хороший пацан, но не понимает. Ты должен. На войне убивают, но не всех же. А здесь: Макс, Ванька, Батяня, Быков. Непонятно, что с Танькой, тоже предала. И все за две недели. Это как шла колонна в долине, с гор тра-та-та, бабах. И ты — один. Так и тут. Все бросили. Я один в горах.
Степанов молчал, и президент принял его молчание за укор.
— Кирюха, извини. Ты же меня не бросишь, правда? Пойдешь со мной, до конца?
— Не брошу, Михаил Викторович.
— Тогда наливай.
— Макс-то что сделал? — спросил Степанов.
— Тоже позарился на евро, как мышь на крупу. Не удержался парнишка. Ну, чтобы ты так никогда. Чтобы до конца!
Татьяна когда-то удивлялась выносливости и плодовитости русских крестьянок: вышла на жатву, родила, перерезала пуповину серпом, запеленала младенца и тут же серп в руки — жни дальше. Теперь начала их понимать. Живому существу естественно вынашивать на ходу. Не существует перинатальных палат ни для волчих, ни для лосих, да и для крестьянок не было.
Она, кстати, все эти кремлевские месяцы вела жизнь то ли крестьянки, то ли волчихи. С утра на ногах, между пресс-центром и прочими ведомствами, а, между прочим, в одном пресс-центре шесть кабинетов. Работать дистанционно она так и не научилась: чтоб сидеть перед монитором и открывать по одному письму каждые две минуты, править, рекомендовать, отсылать обратно. Привычнее и проще дойти до кабинета, посмотреть на еще не отосланный текст, поменять пару слов, спросить о чем-то автора. Или пойти в другой кабинет, отсмотреть снятый сюжет, услышать мысли коллег. А уж сколько находишься-набегаешься на мероприятии! Из всех этих метров по паркету, коридорной плитке, иногда уличной брусчатке и асфальту, за день наберется километров пять-семь.
Теперь ей остались метры. Гостиная, спальня, сад с цветником и уютной дорожкой, по которой гуляй — не хочу. Не хотелось. Лучше лежать на диване, листать книгу, еще лучше — альбом с репродукциями старого мастера — не импрессионистов. А вот включать любой экран — телевизионный, компьютерный — ни в коем случае. Еще ждала звонка Столбова, но он не отвечал — тревожно.
Еще тревожилась: малому такой санаторный режим не нравился категорически. Когда Татьяна рыскала по кабинетам, он как раз вел себя смиренно, лишь изредка напоминал о себе. Иногда она даже читала вполголоса интересные новости: займешься ты политикой, или нет, но должен получить представление о том, как живет страна. Тогда малой затихал — прислушивался.