Битва жизни
Шрифт:
– Очень хорошо, – сказал Бен.
– Ну, я рада, что ты доволен! – воскликнула его жена. – Так я и думала, и, пожалуй, это все, а значит, кончаю письмо и остаюсь известная вам К. Бритен… Ха-ха-ха! Вот! Забери все бумаги и спрячь их под замок. Ах! Подожди минутку! Надо наклеить на стену вот это печатное объявление. Оно еще совсем сырое, только что из типографии. Как приятно пахнет!
– Насчет чего это? – спросил Бен, рассматривая объявление.
– Не знаю, – ответила ему жена, – я не читала.
– «Продается с торгов… – начал читать хозяин „Мускатной терки“, – …если окажется
– Так всегда пишут, – сказала Клеменси.
– Да, но не всегда пишут вот что, – отозвался он. – Слушай-ка: «Жилой дом» и проч., «службы» и проч., «ягодники» и проч., «ограда» и проч., «господа Сничи и Крегс» и проч., «красивейшая часть незаложенного собственного имения Майкла Уордна, эсквайра, намеревающегося продлить свое пребывание за границей».
– Намеревающегося продлить свое пребывание за границей! – повторила Клеменси.
– Так тут написано, – проговорил Бритен. – Видишь?
– А я еще сегодня слышала, как в старом доме прошел слушок, будто вскоре от нее должны прийти вести – и более радостные и более подробные, чем раньше! – сказала Клеменси, горестно качая головой и похлопывая себя по локтям, должно быть потому, что воспоминания о прежней жизни пробудили в ней старые привычки. – Ай-ай-ай! Тяжело у них будет на сердце, Бен!
Мистер Бритен испустил вздох, покачал головой и сказал, что ничего в этом не понимает и давным-давно уже не пытается понять. Сделав это замечание, он принялся наклеивать объявление на окно с внутренней стороны. Клеменси после недолгих безмолвных размышлений поднялась, разгладила морщины на своем озабоченном челе и убежала взглянуть на детей.
Надо признать, что хозяин «Мускатной терки» питал глубокое уважение к своей супруге, но он по-прежнему относился к ней снисходительно, и Клеменси чрезвычайно забавляла своего мужа. Он очень удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что ведь это она ведет все хозяйство и своей неуклонной бережливостью, прямотой, добродушием, честностью и трудолюбием сделала его зажиточным человеком. Такие деятельные натуры никогда не говорят о своих заслугах, и очень часто видишь (на всех ступенях общественной лестницы), как их оценивают по их же собственной скромной мерке, в то же время неразумно восхищаясь поверхностным своеобразием и оригинальностью тех людей, чья внутренняя ценность так невысока, что если бы мы поглубже заглянули к ним в душу, то покраснели бы за то, что приравняли их к первым!
Мистеру Бритену было приятно думать о том, как он снизошел до Клеменси, женившись на ней. Она служила ему вечным доказательством доброты его сердца и кротости его характера, и если оказалась отличной женой, то в этом он видел подтверждение старой поговорки: «Добродетель в себе самой таит награду».
Он только что кончил наклеивать объявление, а оправдательные документы, касавшиеся всего, что сделала и этот день Клеменси, спрятал под замок, в шкаф для посуды, – все время посмеиваясь над деловыми способностями жены, – и тут она сама вернулась с известием, что оба маленьких Бритена играют в каретном сарае под присмотром некоей Бетси, а маленькая Клем спит, «как картинка», после чего супруги уселись за столик пить чай, поджидавший прихода хозяйки. Они
– Первый раз присела за весь день, – сказала миссис Бритен, глубоко вздохнув с таким видом, словно она уселась на целый вечер, но немедленно вскочив, чтобы подать мужу чашку чаю и намазать ему хлеб маслом. – Это объявление так живо напомнило мне о прежних временах!
– А, – произнес мистер Бритен, держа блюдце, как устрицу, и, как устрицу, проглатывая его содержимое.
– Через этого самого мистера Майкла Уордна, – сказала Клеменси, мотнув головой в сторону объявления о продаже, – я потеряла место.
– И заполучила мужа, – добавил мистер Бритен.
– Да, тоже через него, – согласилась Клеменси, – и я премного благодарна ему за это.
– Человек – раб привычки, – сказал мистер Бритен, глядя на жену поверх своего блюдца. – Как-то так вышло, что я привык к тебе, Клем, ну и увидел, что не могу без тебя обойтись. Так что мы с тобой взяли да и поженились. Ха-ха! Мы с тобой! Кто бы мог подумать!
– Да уж, кто бы мог подумать? – вскричала Клеменси. – Это было очень благородно с твоей стороны. Бен.
– Ну, что ты! – возразил мистер Бритен с самоотверженным видом. – Тут и говорить не о чем.
– Нет, это так, Бен! – простодушно молвила его жена. – Я, право же, так думаю, и я очень тебе благодарна. Ах! – Она снова взглянула на объявление. – Ты помнишь, когда узнали, что она ушла, моя милочка, и даже след ее простыл, я не смогла удержаться и все рассказала, столько же ради нее, сколько ради них; да и можно ли было удержаться?
– Во всяком случае, ты все рассказала, – заметил ее муж.
– А доктор Джедлер, – продолжала Клеменси, поставив на стол свою чашку и задумчиво глядя на объявление, – в горе и гневе выгнал меня из дому! За всю свою жизнь я ничем так не была довольна, как тем, что не сказала ему тогда ни одного дурного слова и что не было у меня к нему никакого дурного чувства даже в то время; а ведь потом он сам искренне раскаялся. Как часто он сидел в этой комнате и все твердил мне, что жалеет о своем поступке, и в последний раз это было как раз вчера, когда тебя не было дома. Как часто он сидел в этой самой комнате и часами говорил со мной о том о сем, притворяясь, будто это ему интересно, а на самом деде – только в память о былых днях и потому, что она любила меня, Бен!
– Да как же ты до этого додумалась, Клем? – спросил ее муж, удивленный тем, что она ясно осознала истину, которая лишь смутно мерещилась его пытливому уму.
– Право, не знаю, – ответила Клеменси, дуя на чай, чтобы остудить его. – Не могу объяснить тебе это, даже пообещай ты мне награду в сто фунтов.
Мистер Бритен, возможно, продолжал бы обсуждать эту метафизическую тему, если бы Клеменси вдруг не увидела в дверях за его спиной некий реальный факт в образе джентльмена, который носил плащ и сапоги, как все, кто путешествует верхом. Он как будто внимательно прислушивался к разговору и не спешил прервать его.