Битвы божьих коровок
Шрифт:
"Еще стошнит беднягу”, – подумал тот и невольно отодвинулся.
Но, несмотря ни на что, они доползли до седьмого этажа без всяких приключений. Вывалившись из кабины, Настя перевела дух и уперлась взглядом в дверь, единственную на площадке.
– Это она, – отрекомендовал дверь Пацюк. – Квартира, где обитал ваш брат.
Полоска бумаги с суровыми чернильными разводами и такой же суровой пломбой (дверь опечатывал лично Забелин в его, Пацюка, присутствии) произвела на, сестру Кирилла Лангера удручающее впечатление. Она снова затряслась и снова вцепилась в локоть стажера.
– Может
– Нет, – Настя протянула ему ключ. – Откройте, пожалуйста. Я не могу сама…
– Понятно.
Пацюк вынул длиннющую кочергу с затейливой бородкой из рук Насти и направился к двери. И только теперь увидел, что печать на двери сломана, а бумажка держится на честном слове – вернее, на чьих-то слюнях. Или соплях.
– Что за черт! – пробормотал он.
– Что-нибудь случилось? – откликнулась Настя.
– Нет, ничего…
Действительно ничего. Кто бы ни сшивался у квартиры номер тринадцать, кто бы ни ломился в нее – теперь это не имело никакого значения. В свете безобидного самоубийства.
И все же, все же…
Пацюк отогнул бумажку – на обратной стороне ясно просматривалась черная короткая полоса. А в воздухе… Пацюк мог бы поклясться, что в воздухе был разлит едва уловимый аромат “Magie Noire”!
– Открывайте же, – поторопила его Настя.
– Сейчас. – Пацюк аккуратно снял полоску с куском поврежденной пломбы, сунул ее в карман и вставил ключ в замок. – Изнутри вам, конечно, лучше закрываться на английский… А этот ключ используйте, только когда выходите куда-нибудь…
– Открывайте!
Через секунду он широко распахнул дверь.
– Прошу, – только и успел вымолвить он, когда Настя, едва не опрокинув его, бросилась в квартиру и исчезла в темноте коридора…
…Долговязый парень из страшного, как тьма египетская, и недосягаемого, как почившее в бозе Политбюро, следственного управления ушел час назад, оставив Настю одну.
Одну – наедине с Кирюшиным сумасшествием.
Каждый угол в окаянной квартире был пропитан этим сумасшествием, и почти каждая вещь носила его отпечаток. Оно начало проявляться не сразу, а постепенно, как проявляются фотографии в копеечных кюветках (в детстве Кирюша тоже увлекался фотографией).
А поначалу…
Поначалу квартира даже понравилась ей. Просторная комната и кухня со скошенным потолком: окно кухни выходило на соседнюю крышу, на целый выводок крыш, подпирающих низкое небо. А вот комната… Единственное ее окно хмуро глазело на стену соседнего дома. Настя прикинула расстояние до стены – метра два с половиной – три, не больше. Но не это поразило ее, а надпись на стекле: “GOOD-BYE, LADY-BIRD”.
Почерк был Кирюшин. Вне всякого сомнения. Она узнала бы его из тысяч других. Нетерпеливые, подталкивающие друг друга буквы, заносчивые гласные и поникшие согласные. Фраза была выведена белилами прямо на стекле, но предназначалась она не тем, кто рано или поздно войдет в квартиру, чтобы вынуть Кирюшу из петли. Она предназначалась улице, небу, стене напротив. И все потому, что была написана задом наперед, в зеркальном отображении.
– Что это значит? – едва придя
– Должно быть, предсмертная записка вашего брата. – Стажер наконец-то отнял от ее носа нашатырь. – Ведь это он написал?
– Он…
– .Вот видите.
– Это ведь английский, да?
– Английский. Вам перевести?
– Если можно. Английского я не знаю.
– Прощай, девушка-птица, – с выражением прочел Пацюк. И, не удержавшись, добавил:
– По-моему, очень романтично…
– А кто это – девушка-птица? Та, что позвонила в милицию?
Настина приземленность не понравилась влюбленному стажеру, и он смешно сморщил нос.
– Возможно.
– Так это он из-за нее такое с собой сотворил?
– Не думаю. – Насте даже показалось, что парень обиделся. – Во всяком случае, ничто на это не указывает. Ее имени он не называет. Да вы поговорите с ней, может быть, что-нибудь прояснится.
– Я поговорю…
Отлепившись от Пацюка, Настя начала свое тягостное путешествие по комнате.
Напротив окна с испугавшей ее надписью стояла широкая низкая кровать со сбитым в ком бельем. Настя помяла в руках кончик простыни: ткань была добротная и явно дорогая. На таком белье никогда не спят супруги, осточертевшие друг другу под завязку.
Только – страстные любовники в период их первых ночей.
Настя тяжело вздохнула: никогда, никогда у нее не будет такого белья… Никогда она не расстелет его и не погрузит в него чисто вымытое тело. Разве что зугдидские или цхалтубские родственники Зазы – только они могут рассчитывать на подобную шелковую роскошь в гостевой половине дома…
– Неплохо жил ваш братец, а? – совсем не к месту сказал Пацюк.
Настя оставила его замечание без ответа, опустилась на колени и заглянула под кровать: куча окурков и пустых бутылок с самыми разными этикетками. Спиртное. Странно: когда Кирюша уезжал из дому, он не брал в рот ничего крепче кефира. А всего-то три года прошло!.. Впрочем, кто знает эти Большие Города? В них время идет совсем по-другому.
Мебели в комнате, если не считать кровати и низкого журнального столика, почти не было. Не было в ней и вещей. Только огромный плоский телевизор с разбитым экраном в комплекте с видеомагнитофоном и уйма кассет. Кассеты стояли стопками и валялись просто так. И еще – музыкальный центр, находившийся в таком же плачевном состоянии, что и телевизор. Было похоже, что кто-то сознательно, с остервенением и сладострастием уничтожал дорогую технику. Кто-то…
Наверняка это сделал сам Кирюша. И почему он не вернулся домой, бедняжка?
Настя подняла пару пепельниц с засыпанного пеплом и всего в пятнах ковра и направилась к выходу из комнаты. И только у самой двери обернулась.
– А что это там нарисовано?
Пацюк тяжело вздохнул. Когда-то лихо подогнанные под евростандарт стены были испохаблены множеством рисунков. Вернее, рисунок был один, но постоянно повторяющийся: божья коровка. Сколько их было, маленьких и больших изображений? Сто, триста, пятьсот?.. Даже если она сосчитает их, – Кирюшу все равно не вернешь.