Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
– Знаю, что опасно, – вздохнул я. – Особенно с учетом того, что сам Федор Борисович ничегошеньки о моей затее не знает.
– А… когда ты, княже, его о том известишь? – уточнил Мичура.
– Никогда, – отрезал я, но, умолчав про страх Годунова за жизнь Марины, пояснил ситуацию иначе. – Не желает государь, чтоб кто-то за него свою голову подставлял. Один план я ему предложил, но он от него отказался. Даже поклясться у гроба своего батюшки заставил, что я его применять не стану. Потому будем все делать втайне от него.
– За непокорство как бы опосля ответ держать не пришлось, –
– Клятва опять же.
– Да у гроба.
– За таковское господь и покарать может.
– Как бы оно не того.
– Не того, – отрезал я. – Сказал же, от чего я отказался, то применять и не стану. Да и не судят победителей.
– Так енто ежели победителей, – протянул командир второй охранной сотни Найден Заскок. – А побежденных?
Я обвел собравшихся взглядом.
– Вы что же, так ничего и не поняли, други мои боевые? Некого судить будет. Вообще. У тех, кто завтра со мной пойдет, впереди два пути останутся: победа или смерть. Потому и назначать никого не хочу. Зову с собой желающих, по доброй воле. А кто не хочет, тот…
– Ты, княже, своих верных не забижай, – бесцеремонно перебил меня Долмат Мичура. – Про отказ никто и в мыслях не держал. Али я ошибаюсь? – возвысил он голос и строго посмотрел на сотников.
– Да мы за князем хошь в огонь, хошь в воду, хошь куда, – горячо выпалил Самоха.
– Верно, – поддержал его Груздь. – И залезем, коль надо, и выбраться исхитримся.
Говорил он как всегда несколько с ленцой, да и выглядел эдаким флегматичным увальнем, но я-то помнил, как он преображался в бою.
– А чего вы на меня-то уставились, – огрызнулся Багрец. – Я, яко князь нас всех поучал, допреж вникнуть хочу. Потому токмо и вопрошал, чтоб до тонкостев все для себя уяснить. А так-то куды Федор Константинович поведет, хошь к черту на рога, туды и я со своими людишками следом.
– И я за своих тако же отвечу, – поддержал его Заскок.
– Вот и славно, – облегченно вздохнул я. – А для начала выберем, кто желает поехать вместе со мной и государем в татарский лагерь. Мне нужны три сотника….
Первым вызвался, успев опередить остальных, Самоха. Я не возражал. Да и ребята в его сотне подобрались под стать своему командиру, отчаянные. Таких ничем не напугаешь.
Но, как выяснилось, Самоха просто опередил остальных, а желающими оказались все, и я немного растерялся. И тут подал голос Груздь. Мол, никогда тебя, князь, ни о чем не просил, а ныне дозволь быть рядом. Я согласно кивнул.
Оставался третий. Но на меня навалились сразу все, и пуще остальных три командиры особых охранных сотен: Багрец, Найден Заскок и Жегун Клюка. Дескать, они и без того притомились без настоящего дела, да и весенний поход в Эстляндию пропустили. А Клюка – ох, хитер, зараза! – еще и дополнительные аргументы в пользу своих людей подкинул. И то, что Федору Борисовичу при виде лиц, которые он привык видеть в своих покоях, спокойнее будет, и то, что посчитаться его люди жаждут за погибших недавно товарищей, и что именно у них самые меткие стрелки.
Однако насчет последнего возразил командир особой
– А ты не забыл, откуда они к тебе пришли?! – возмутился Клюка. – Я ж тебе прошлую осень почитай чуть ли не цельный десяток передал.
– По повелению князя, – уточнил Горчай.
Споры разгорались все жарче, и лишь один Федот Моргун сидел спокойно, время от времени довольно улыбаясь и благодушно поглаживая свою бороду. Оно и понятно – без пушкарей мне ни за что не обойтись. Опять же пару часов назад ему из Пушкарского двора привезли и вручили «стреляющие сундуки». Ясное дело для чего и для кого предназначена эта новинка, так что участие лично его самого как и его людей в предстоящем деле сомнению не подлежало.
«Странное дело, но в полку гвардейцы каждой сотни отчего-то в подавляющем большинстве стремятся походить на своего командира», – пришло мне в голову, глядя на его бороду. У Гранчака, возглавившего бывшую сотню Микиты Голована, они рассудительные, спокойные, у Самохи отчаянные, безбашенные. И внешне гвардейцы стремятся копировать своих командиров. Ни в одной сотне нет такого количества бородатых, как у пушкарей; люди Бакуры перед ответом непременно чешут лоб; в сотне Груздя гвардейцы переговариваются с ленцой, да и ходят неспешно, преображаясь лишь в бою; а кое-кто из людей Аркуды даже пытается косолапить, как этот здоровяк.
А впрочем, чему удивляться. Любой психолог влет заявил бы, что оно вполне естественно. Мол, недавние мальчишки непроизвольно ищут объект для подражания, разумеется, выбирая из того, кто поближе, но не сверстника, а начальника. Я и сам частенько слышу и от гвардейцев, охраняющих мое подворье, да и от тайных спецназовцев: «Чудненько, славненько…».
«Ладно, это все лирика, а надо дело делать», – спохватился я и, вмешавшись в перепалку сотников, оспаривавших честь поехать послезавтра со мной в татарский лагерь, на ходу перекроил свой первоначальный план. Мол, в лагерь поедут шестеро из них, включая людей Горчая и его самого.
– Самоха, Груздь, Горчай, – начал загибать пальцы Жегун Клюка. Помедлив, он сделал вид, будто спохватился, и зажал еще один. – Ну да, и я сам. А кто ж двое остатних, княже?
Аркуда недоуменно уставился на него.
– А когда енто тебя князь назначил?! – возмутился он.
– Как?! – в свою очередь изумился тот. – Ты чего, не слыхал что ли?
– Не-ет, – и Аркуда, набычившись, зло уставился на Клюку.
– Ох, Жегун, Жегун, – усмехнулся я, вмешиваясь в их спор. – Не зря тебя Клюкой прозвали [45] . Ну-ка заканчивай. Хитрости в бою хороши, а своих переклюкати негоже, – и распорядился. – Значит, Горчай само собой, первых двоих я переназначать не стану – княжеское слово крепче булата, а остальные, коль на то пошло, пускай бросают жребий.
45
Клюка – хитрость, приманка, обман; переклюкати – перехитрить.