Благие намерения. Мой убийца (сборник)
Шрифт:
Милое тюдоровское здание красного кирпича грелось в лучах полуденного солнца, флюгер на высокой крыше еле шевелился под легким ветерком. Ворота были открыты, и машина вскоре переехала через ров, окружающий здание с трех сторон, и покатила вдоль низкой ограды сада. Слева тянулась плотная стена отцветающих люпинов и дельфиниума; высились разноцветные шток-розы, а по другой стороне сулили щедрый урожай персиковые, нектариновые и абрикосовые деревья.
– Как раньше со всем управлялся один садовник, ума не приложу, – заметила мисс Нокс Форстер. – Наверняка те, кто тут жил, многое делали сами. Мы собирались нанять еще людей, однако садовника – хорошего –
– Знаю. Сейчас-то что уж говорить, но все считали, что вам нужно брать на работу местных, так что не стремились облегчить вам жизнь и предлагать жилье.
– Печально. Сами себе горло резали. Наверное, вы правы; викарий так же полагал.
– Йокельтон? Хороший человек, но может и огрызнуться, если не с той стороны к нему подъехать.
– Вот мистер Каргейт и подъехал. Вчера они всерьез повздорили. И на мой взгляд, прав был мистер Йокельтон.
– Неужели?.. Ну, приехали.
Гардинеру явно не хотелось продолжать разговор, и мисс Нокс Форстер, чуть надув губы, вышла из машины. Не то чтобы она горела желанием описать ссору между ее работодателем и викарием, но ей не понравилось, как ее отшили. Впрочем, они действительно подъехали к Скотни-Энд-холлу; из парадной двери вышел Рейкс.
Дворецкий, чересчур взволнованный, поспешил к Джоан Нокс Форстер.
– Простите, мисс, я просто не смогу…
– Не сможете что?
– Помочь его нести. – Рейксу, похоже, было трудно даже говорить.
Гардинер резко повернулся к нему:
– Ничего не поделаешь. Придется всем четверым. Вы же не хотите, чтобы тело несла мисс Нокс Форстер.
– Простите, сэр, силы у меня уже не те, что прежде.
Гардинер пристально посмотрел на дворецкого. Тот и в самом деле миновал средний возраст и все же с виду вполне способен был помочь. Рейкс продолжал лепетать, что просто не в состоянии подойти близко к… к вот такому. Дворецкий неотрывно глядел на плед, накрывавший тело в машине, и готов был бежать без оглядки. Его лицо казалось неестественно бледным и несчастным; сам-то доктор так давно привык хладнокровно относиться к покойникам, что и не помнил, когда было иначе.
– Рейкс, конечно, старый дурак, – сухо прокомментировала мисс Нокс Форстер, – но я и не представляла, что он настолько туп. Хорошо, что вы не растрясли нашего приятеля. – Она показала на Джима; тот скромно притулился у стены, прислонив к ней велосипед мисс Нокс Форстер.
Из-за угла усадьбы вышел единственный садовник, которого Каргейту удалось нанять в Скотни-Энде; мисс Нокс вызвалась заменить в печальных трудах отказавшегося Рейкса, и останки Генри Каргейта вскоре нашли упокоение в его собственной кровати.
Сцена вышла странная, думал Гардинер, ведя машину прочь; никто не пытался выказать ни малейших признаков скорби, да и чувства Рейкса никак нельзя было объяснить печалью. Все скорее выражали чуть ли не отвращение. Разумеется, особых причин для расстройства ни у кого не было. В конце концов, никто из присутствующих не приходился покойному другом и тем более родственником; в том-то и состояла трагедия жизни Каргейта – его окружали только наемные работники. И доктор впервые пожалел покойного.
Впрочем, у него не было времени на размышления. Следовало возвращаться к ждущим пациентам; кроме того, Гардинер проголодался и подозревал, что есть некогда. Решение требовалось принять еще до того, как он довезет Джима до станции. Имеет ли он право давать рекомендации по поводу вагона – помыть и отправить в депо – или надо отменить свой совет?
Решения по поводу собственных действий всегда давались доктору Гардинеру мучительно, хотя ему каждый день приходилось принимать множество решений за других. Частенько его тянуло посоветоваться с кем-то, прежде чем определиться с лечением и выписать простейшее лекарство; а если приходилось рекомендовать нечто серьезное, например операцию, которую уже не отменишь, доктор просто терял голову. Возможно, зря он выбрал профессию врача; наверняка нерешительность мешала ему стать настоящим светилом.
Доктор все еще раздумывал, когда вновь оказался рядом со станцией Ларкингфилд. У поворота стоял Бенсон и сигналил, чтобы Гардинер не сворачивал с шоссе.
– Вылезай, Джим, быстро. Доктор, вас срочно ждут в Хинстеде; звонили из приемной, сказали: «Роды начались».
Не успел Гардинер опомниться, как уже мчался по дороге, а Бенсон и носильщик исчезли из виду. Ну и хорошо; судьба сама все решила. У него есть табакерка и конверт с порошком. Более того, коронер живет совсем недалеко от Хинстеда.
– Прошу прощения, мистер Блэйтон, надеюсь, я не помешал! – Судья Смит пришел в себя после чихания. – Так, вы говорили?..
– Ничего страшного, милорд. Я говорил о тщательности и опыте доктора Гардинера. Он сам в дальнейшем даст показания, – Блэйтон снова начал набирать обороты – и поведал, что с самого начала доктор сомневался, в самом ли деле смерть Генри Каргейта вызвана остановкой сердца, как могло показаться менее проницательному уму. Его сомнения возникли еще в вагоне; их вызвал запах, который доктор сразу отличил от запахов цветов, оказавшихся поблизости от окна вагона, где находился несчастный покойный. Доктор Гардинер узнал запах и предположил, что это – как и подтвердилось позже – цианистый калий, смертельный яд как для человека, так и для ос. Мозг доктора Гардинера заработал со всей быстротой и решительностью, присущим этому человеку. И доктор немедленно начал действовать, умело и продуманно.
На скамье присяжных Джон Эллис, уперев подбородок в левый кулак, пощипывал шею характерным жестом – так он выражал легкое неодобрение. Про себя он пробормотал строчку из стиха: «А Плотник только и сказал: «Погуще масло мажь!» Однако, взглянув на остальных присяжных, Эллис заподозрил, что для них масла намазано в самый раз. Из всех присяжных он единственный не был прирожденным восточным англичанином и считал этот район всего лишь спальным. Остальные с удовольствием слушали, как восхваляют их земляка, тем более что расследование поручили вести «этому лондонцу», а не местной полиции, – все были склонны считать такое решение ошибкой.
Реакция присяжных не ускользнула от взора обвинителя (ведь только Эллис умел держать свои суждения при себе), и он радостно продолжал:
– Вот что сделал доктор Гардинер: он сохранил табакерку и собрал с пола некоторое количество порошка, чтобы впоследствии провести анализ порошка и остатков табака в табакерке. Более того, доктор проделал все так, чтобы никто – ни должностные лица станции, ни мисс Нокс Форстер – не знал о его действиях, так что все – и на станции, и в усадьбе Скотни-Энд – пребывали в уверенности, что после уборки в вагоне следы преступления исчезнут. Обратите внимание: доктор Гардинер посоветовал начальнику станции тщательно помыть вагон, причем сделал это публично, поскольку знал, что все ценное уже изъято из вагона – и никто об этом не подозревает.