Благие намерения
Шрифт:
Вот она исчезла в подъезде.
Я заскочила за ней и услышала смеющийся, радостный голос:
– А вы, оказывается, здесь! Телефон сломался?
Все предельно понятно. Аллочкин замысел был прост и точен.
Я поднялась на второй этаж и застала немую сцену: «князь» Игорь и «княгиня» в спортивных шерстяных костюмах стоят друг за другом в открытых дверях и очень смущенно молчат, а спиной ко мне стоит Аллочка и смеется. Рада, что все в порядке и ее родня дома.
Потом она оборачивается, ни капельки не смущена, будто мы шли вместе
Я здороваюсь, и Игорь Павлович с женой, как по сигналу, начинают разговаривать, перебивая друг друга:
– Да! У нас сломался телефон! Заходите! Раздевайтесь!
– Аллочка! Какая ты умница! Хорошо, что привела учительницу.
Приходится пройти, раздеться. Потолки действительно высокие, а дом – полная чаша: горка набита хрусталем, красивая мебель, мягкие ковры.
И в это время, звонит телефон.
Игорь Павлович словно спотыкается, этот звонок производит на него действие резкого окрика, и я снова с грустью все понимаю, несмотря на соломинку – да что там, целое бревно! – которую кидает «княгиня» своему мужу:
– О! Наконец-то исправили!
Игорь Павлович берет трубку, говорит по телефону, а я всматриваюсь в зеленоватые глаза белокожей красавицы. Что-то жесткое мелькает в этих изумрудиках, но Агнесса Даниловна продолжает бодро щебетать ничего не значащие словечки, а Аллочку усаживает на диван, приносит ей куклу.
Алла цветет, и вновь какое-то едва уловимое высокомерное выражение появляется на ее лице.
– Надежда Георгиевна, а у нас цветной телевизор! Агнесса Даниловна, можно включить?
– Конечно, деточка моя дорогая, – отвечает «княгиня» как-то растерянно.
Из коридора меня манит Игорь Павлович.
– М-можно, – мнется он, – с вами поговорить? – Если бы я была врачом, он прибавил бы слово «доктор», но учителей зовут по имени-отчеству испокон веков, а Игорь Павлович не хочет назвать мое имя, и в конце фразы повисает пустота. – Поговорить? – повторяет он неловко, и я пожимаю плечами: отчего нет?
Мы проходим в спальню, отделанную под старину. Шторы с золотыми цветами, взблескивает лак многостворчатого гардероба, мерцает зеркало в бронзовом овале.
Игорь Павлович предлагает мне кресло, а сам стоит. Вновь никак не называет меня.
– Видите ли, какое дело. – Он дергает коленом, точно хочет подпрыгнуть, и я оглядываю его снизу вверх. Аллочка права, он очень большой и, видимо, очень сильный. Такими всегда видятся отцы любящим детям. Большой, сильный, а тут еще и красивый. Настоящий отец.
– Мы взрослые люди, – решается наконец настоящий отец, – вы учитель, и это значит почти врач. А перед врачами у больных нет тайн.
– Вы больны? – спрашиваю я с тревогой.
– Абсолютно здоров. И жена тоже, – отвечает он на мой взгляд. – Это в переносном смысле.
Итак, думаю я, большой человек, руководитель конструкторского бюро на крупном заводе, привыкший командовать другими, начинает блеять, точно барашек. Пора ему помочь.
– Итак? –
– У нас нет детей, понимаете? – говорит проникновенным голосом Игорь Павлович. – И мы хотели удочерить Аллочку. Но теперь… Подумали, посмотрели и решили отказаться.
– Никто не просил удочерять Аллу, – говорю я Игорю Павловичу, – и вы зря ей сказали об этом.
– В этом наша ошибка, спасибо, что поняли! – Он уже ободрился.
– Ошибки следует исправлять, – говорю я, стараясь быть спокойней.
– Алла привязалась к нам, – задумчиво произносит умный человек, похожий на князя Игоря. – А исправление невозможно. Надо сразу. Одним рывком.
Он нервно прохаживается передо мной.
– Конечно, – признается неожиданно, – это непростительный порыв. Думали, сможем. А не смогли. Не рассчитали свои силы. Если хотите, привычка к покою оказалась сильнее интереса, – с трудом добавил, – к чужому ребенку. А теперь судите, вы будете правы.
Он молчит, стоя ко мне спиной у окна. Я тоже молчу. Искренность всегда обезоруживает.
– Не зря есть поговорка, – негромко произносит Игорь Павлович. – Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Я даже вздрагиваю. Как?
Благими намерениями вымощена дорога в ад? Да! Да! Меня начинает знобить.
– А теперь, – говорю я, – помогите мне.
Я стремительно выхожу в гостиную. Можно бы и спокойнее, но сил нет.
– Алла! – говорю я. – Игорь Павлович и Агнесса – надо же какое слащавое имя! – Даниловна сейчас уезжают за город к своим друзьям.
– Я поеду с ними! – беззаботно отвечает Аллочка.
– Нет, – говорю я холодно-непреклонным голосом, – это невозможно, потому что там собирается исключительно взрослая компания, верно, Агнесса Даниловна? – Я гляжу в зеленоватые глаза, и они, точно камушки, начинают перекатываться.
– Верно, – послушно отвечает Агнесса Даниловна. Еще бы не послушно! В моем голосе столько подтекста, что лучше для нее во всем мне поддакивать. Потерпеть. Еще минуточку, и я исчезну.
– Аллочка! Поторопись! – командую я, но Аллочка начинает плакать. Час назад я бросилась бы ее целовать, как я всегда делала, когда было плохо моим птенцам. Но сейчас у меня не выходило. Не получалось. Аллочка была не права, хотя не сознавала этого. Она цеплялась за то, что ей не нужно. И я не могла жалеть ее.
– Аллочка! – одернула я строго. – Аллочка!
Всхлипывая, но веря, что это ненадолго, Алла надела шубку, рыжую пушистую шапку, уютную и теплую, и я даже прикрыла глаза: так противны были мне и эта шапка, и эта шубка, и все эти тряпки, которыми двое взрослых – так уж получалось! – откупались от Аллочки. Будьте вы прокляты с вашим благополучием, с вашими пятью сотнями на двоих, с вашим чистосердечным раскаянием!
Я хлопнула дверью, пожалуй, громче допустимого и суше, чем стоило, попрощалась в последний раз. Я даже Аллочку не ощущала, не слышала ее руки в моей ладони. Я ничего не ощущала, даже себя.