Благими намерениями
Шрифт:
Первое время молчали. Владимир чувствовал себя стеснённо, не знал, с чего начать разговор. Он снова поругал про себя Антона, поставившего его в такое положение, потом вдруг улыбнулся сумасбродству брата.
– Чему вы улыбаетесь? – спросила Оля.
– Извините, – встрепенулся Владимир, – это я так… своим мыслям…
– За что же извинять? Напротив, улыбайтесь: это более идёт вам. А то я уж решила, что вы всегда такой серьёзный и задумчивый. Оказывается, нет… Признаться, недолюбливаю мрачнодумцев.
– За что же? – усмехнулся
– Но он может на неё влиять… По-моему, нужно просто умерить свои требования к миру и научиться видеть и ценить всё то хорошее, что есть в нём, даже в мелочах. В суете люди совершенно не замечают того, что у них перед глазами: прекрасного дня, как сегодня; улыбки прохожего; того, что они живы и здоровы, наконец.
– Из всего перечисленного последнее должно было бы обрести особенную ценность в последние два года, – заметил Владимир.
Розовые пятна проступили на щеках Оли: возможно, этот её довод действительно прозвучал чересчур категорично и легкомысленно теперь, когда Европу потрясала ужасная своими масштабами и размахом, доселе невиданная война.
Владимир же пожалел, что так грубо и глупо свернул разговор в эту плоскость и, чтобы сгладить неловкость, искренне сказал:
– Наверное, вы правы. К тому же, что от добродушных людей обществу гораздо больше пользы: они даже скандалы и драки оттягивают до последнего, а уж войн не развязывают никогда…
Оля ничего не ответила.
– А где вы работаете, кстати? – спросил Владимир, осторожно нарушая возникшее молчание. – Вчера Пётр Сергеевич сказал, что к лодочной станции вам не придётся идти далеко.
– Я работаю в книжном магазине Ивана Сергеевича Соловьёва, неподалёку от перекрёстка Невского и Садовой.
– Любите книги?
– И книги люблю, и вид из магазина нравится. Я вообще очень люблю наш город, – есть в нём какая-то необъяснимая магия. – Оля посмотрела в сторону, на медленно проплывавшую мимо сплошную стену старинных домов, отстроенных небедными пращурами. – Взгляните хотя бы вот на эти дома: уже которое десятилетие стоят они всё такие же – строго-почтенные, непроницаемо-важные… Но, ей-богу, непонятно, кто кого, на самом деле, рассматривает: мы – их, или дома – нас. Порой мне кажется, что город живой…
Владимир тоже посмотрел на дома, честно попытался рассмотреть в их фасадах что-то магическое и не смог, задумчиво нахмурился.
Оля глядела по сторонам, а Владимир, украдкой, на неё, бегло, но пристально. Видел тонкую прядь волос, выбившуюся из-под шляпки и спустившуюся на шею пушистым кольцом, плавно колеблющуюся на ветру; аккуратные руки, спокойно лежавшие на коленях, только тонкие пальцы едва заметно поглаживали ткань платья – наверное, в такт мыслям.
На мгновение Владимир почувствовал робость, глядя на Олю: стоит ли ему питать иллюзии насчёт неё?..
Лёгкий порыв ветра набросил на пассажиров сорванные с вёсел капли
– Вы не согласны со мной?
– Согласен. Просто… просто я как-то не верю в то, что предметы обладают душой.
– Практичный человек, значит? Суровый реалист. И стихов, наверное, не терпите?
– Почему же, очень даже терплю, – улыбнулся Владимир. – Признаться, и сам баловался когда-то.
– Что вы говорите?! Как интересно! – живо повернулась к нему Оля. – Никогда бы не подумала. Прочтите что-нибудь.
– Ну, уж нет, – рассмеялся Владимир. – Мой талант не для слабонервных.
– Ничего, я выдержу, – не собиралась отступать Оля.
– Да я и не помню их уже, право! – Владимир пожалел уже о своей откровенности. – Ведь это стихи из тех, что почти каждый человек в своей жизни пишет в известном возрасте, только не каждый в этом признается.
Владимир произнёс это так, как будто свой «известный возраст» он миновал лет пятнадцать-двадцать назад.
– Юлите, сударь, – прищурилась Оля. – Ну да ладно! Главный вывод из этого: вы, всё же, не безнадёжный прагматик.
– Это радует, – снова усмехнулся Владимир. – По-моему, любая характеристика человека, начинающаяся со слова «безнадёжный», – обозначение патологии. «Безнадёжный тиран», «безнадёжный глупец», «безнадёжный романтик», «безнадёжно влюблённый»… Между ними, если вдуматься, нет большой разницы: от каждого этого словосочетания так и веет какой-то убийственной предопределённостью, завершённостью судьбы. А мне хочется верить, что наша судьба в наших руках.
– Так-так, то есть в фатум вы тоже не верите?
– Нет, не верю.
– А мой брат считает поговорку: «Чему быть – того не миновать» – кредо человека, связавшего свою жизнь с военной службой: она снимает бремя рефлексии, чем очень облегчает жизнь офицера. Разумеется, речь о войне.
– С этим спорить тяжело… Да я, в общем, никому и не навязываю своего мнения.
Оля ненадолго над чем-то задумалась, потом спросила:
– А вы совсем не помните Николая?
– Нет, к сожалению, – попытался оживить память Владимир. – Только смутные детские воспоминания. Но мне было бы очень интересно познакомиться с ним теперь.
– Надеюсь, эта возможность представится скоро. Только закончилась бы поскорее проклятая война, – добавила Оля и вновь задумчиво посмотрела в сторону.
– Не переживайте, с Николаем всё будет хорошо, – решил подбодрить её Владимир.
Оля как будто с удивлением взглянула на него.
– А я и не переживаю. Я знаю, что с ним ничего не случится. Я только за папу волнуюсь: он иногда по целым ночам не спит – всё в мыслях о Коле.
Лодка подходила к пристани на Крюковом канале неподалёку от Мариинского театра – месту смены гребцов. Матросы укладывали вёсла вдоль бортов.