Благими намерениями…

Сластихин Василий

Что дальше? За плечами вся моя трусливая жизнь. Дорога полная благих намерений, которые только лишь слова. А действия где, поступки? Где и как я мог разорвать этот порочный круг зла, которое плыло перед моими глазами всю мою жалкую жизнь.

Первый раз я видел «Глаза дьявола», когда мне было десять лет. Я уже тогда знал, что мы живем под одной крышей с психопатом. Это мой отец. Он всегда был агрессивным и грубым, мы с мамой научились выживать рядом с этим фактом.

Если вот так, отталкиваясь от самого детства, вспоминать всю мою жизнь, то первое мое воспоминание, это как мой отец кричит и толкает маму. Зима, темно, огромные кучи снега и остановка. Ничего раньше я вспомнить не могу,

да и позже не помню, видимо я тогда был совсем маленьким, но уже стоял на ногах. Это воспоминание, как яркая вспышка моего сознания. Отец стоит напротив матери, орет на нее. Не знаю, о чем была речь тогда, просто помню эмоциональный окрас ситуации. Страх. Он кричит и толкает мою маму в снег. Подбирает палку с дороги и с силой бьет ей по остановке. А я стою и наблюдаю, а может плачу, но это уже мои домыслы и фантазии. И вот палка ломается и одна часть отлетает мне прямо в лицо. Дальше я не помню, но мать сказала, что это была случайность, я упал. Вот и этот косой шрам у меня на щеке с того времени, точно помню.

Работал он на старом нашем предприятии в Ельце, сварщиком. Говорили, что и неплохим специалистом был. Но любил выпить. Пьяным то он спокойным был, даже веселым порой. А вот когда не пил был угрюмым и постоянно напряженным. На его лице и в его глазах читалось напряжение. А в маминых глазах, в моменты его напряжения, читался страх. Помню палец у ее губ и шепот:

– Сиди тихо, папа сегодня опять не в духе, наверное, на работе что-то.

Не помню, что бы у него были увлечения или хобби. Другие мужики на рыбалку ходили или в гараже с мотоциклом ковырялись. Нет, папа сидел у окна и задумчиво курил. Потом вставал, одевался и уходил, хлопнув дверью. А приходил уже пьяным. Тогда ему море было по колено и все по плечу. Как будто в моменты пьянства с него слетал груз, уходило напряжение. Он становился простым русским мужиком, рубаха – парень!

Это позже я узнал, что его мучила патологическая ревность к жене. Мама работала на том же предприятии в управлении. Им положено выглядеть ухоженными, строгими, но опрятными и красивыми. У нее всегда была красивая прическа, не вызывающий макияж и костюм.

– Для кого опять ты нарядилась?– язвительным и злым тоном говорил отец. – Для Палыча этого плешивого или для этого нового из конструкторского отдела?

– Ты же знаешь, дорогой, – заискивая, отвечала мама, – так руководство требует. Ну, хочешь, я уйду с этого завода? Пойду в другое место, ты же знаешь, что я и бухгалтером могу и работницей.

– Никуда ты не уйдешь, – давал заднюю отец. – Просто прекращай мазаться. Я за тобой присмотрю. А этим козлам я устрою если что!

И так все мое детство… я вот только сейчас осознаю, что, сколько я жил с ними, столько это и повторялось. Были периоды, затишья. Но они случались после, каких-то пиковых напряжений в семье. И все разговоры дома были на тему измен или около того.

Гостей или друзей моих родителей я не видел у нас в квартире никогда. Вот и сейчас задаюсь вопросом, а были у них вообще друзья? Родственники были точно, как с маминой, так и с папиной стороны, но и они к нам в гости не приходили. Мы ездили в деревню к папиной маме, и это было счастье. Там у папы сестра жила, и они очень весело тогда проводили время. Пили, плясали, песни пели. Мама там себя чувствовала хорошо, и папе было весело. А вот в Липецк, к родителям жены папа не любил ездить. Он ходил угрюмый несколько дней, был скованным и напряженным в гостях.

Когда мне было десять лет, в августе семьдесят седьмого года. Нас всех пригласили на юбилей, к какому-то начальнику с родительского завода. Вернее меня не приглашали, но папа, зачем то настоял на том, чтобы и я с ними был там. Праздник масштабный.

Сейчас уже не возьмусь сказать, сколько там было человек, но очень много. Проходило торжество в столовой предприятия и столы расставлены огромной буквой «П», а на них были и фрукты, салаты и спиртное. Посередине этой буквы «П» люди танцевали. Вообще было весело. Конкурсы интересные, где я участвовал. А родители не вставали с мест. Отец курил, как паровоз обычно, а тут за весь вечер ни рюмки, ни покурить с мужиками. Просто очень напряженно сидел, разглядывая всех. Мама пила вино и общалась с женщинами напротив.

Папа дергал мать через каждые десять минут:

– Пошли уже домой, поздравили, честь выказали и хватит.

Мама отмахивалась:

– Давай еще немного, что люди скажут.

И вот на последнем папином заходе с предложением уйти, мама, уже немного захмелев от вина и осмелев, сказала:

– Да хватит уже, отдохни. Ты видишь, я с девочками общаюсь. Выпей ты водки, сходи, покури, покушай и еще раз выпей. Хватит меня уже позорить, сидишь, как помидор красный, того и глядишь лопнешь от своей ревности. Уже люди косо смотрят.

Отец резко встал, задвинул стул. Достал, демонстративно, папиросы и вышел из зала. А мама пошла танцевать с подружками. Его долго не было, видимо стоял, как обычно и, думая, курил. Когда отец вернулся, я увидел, сбитую костяшку на его кулаке. Я понял тогда, что он стоял, где то в туалете и останавливал кровь, а когда у него это получилось, он вернулся в зал. Мама уже сидела на месте. Она была красная, с капельками пота на лбу и запыхавшаяся.

Так и прошел вечер. Домой гостей развозил служебный автобус. Нас подвезли к подъезду, быстрое прощание с пьяными коллегами:

– До понедельника!

Мы поднялись по лестнице, открыли дверь. Я вбежал первый и нагнулся расстегнуть сандалии, как вдруг меня сбила с ног падающая мама. Она заходила за мной, и отец ее с силой втолкнул внутрь квартиры. Одним каблуком мать зацепилась за порог и обрушилась на меня. Дверь захлопнулась, ключ щелкнул два раза.

– Ну что, тварь, успела сделать все, что хотела, пока меня не было? – пока еще спокойно сказал отец, но с каждым словом голос становился все громче и громче, – все успела, с кем хотела? Двадцати минут хватило, чтобы вспотеть с кем-то?

– Коля, скажи ему, что я танцевала с девочками.

– Споить меня хотела, шлюха – не слушая доводов уже орал он, – как и те кабели в курилке, которые спрашивали, почему я не пью.

Он схватил ее за рукав платья, потянул и отлетел к стенке. Рукав оторвался, и отец, падая, стукнулся головой о прихожую. Он яростно зарычал, поднимаясь, и двинулся на мать. Я уже отполз к двери туалета и встал на ноги, смотря на эту потасовку. С размаху его нога врезалась маме в живот, открытой ладонью он начал хлестать ее по голове. Мать визжала, как поросенок. Я бросился на помощь, с криком, «не трогай ее, она правда танцевала». И тут я встретился с его взглядом. Эти глаза были не его. Это были глаза самого дьявола, и в них отражалось чистое зло, без примесей светлого и без проблесков доброго. Таких глаз не бывает ни у людей, ни у зверей. Сам дьявол одолжил эти глаза моему отцу.

– Уйди, сученок, у меня нож. Я убью тебя и ее убью. Всех убью!

Дальше я ничего не помню. Видимо вырубился от страха.

И что самое интересное, даже парадоксальное, что утром я проснулся у себя в кровати, когда на меня уже светило яркое солнце. Сел, скинул одеяло и вслушался в звуки квартиры. Мама готовила на кухне, а по квартире витал слабый аромат папиных папирос. Обычные звуки и запахи выходного дня. Долгое время я считал, что все это мне приснилось, пока не встретил своего товарища, который был на этом юбилее со своей мамой.