Благодарность зверя
Шрифт:
Бабушка осторожно спустилась с крылечка и двинулась на звук.
– Поди -ка, милок, сюда, я тебе холочку потреплю…
Нагнувшись, ткнула наугад рукой в теплую шерсть и принялась ласково ощупывать мелко дрожащее тело.
– Нет, не Пилот. Этот гораздо крупнее, мосластей. Значит, случайно приблудился – в ограде дырок полно, вот и пролез. Ничего, касатик, если хозяева твои не сыщутся, у меня жить станешь. Давай хомуток наденем и к цепочке будем привыкать.
Неизвестный пес, еле слышно урча, позволил Марьяне прицепить ошейник и затих у забора.
– Ишь, оголодал – то как. Ну да ладно, не скучай тут, я досыпать пошла…
Часов до десяти утра Марьяна во двор не выходила-смотрела, ленясь, телевизор. Отвлеклась лишь, когда кто – то забарабанил во входную дверь. Откинув крючок, увидела на пороге соседа Василия, промышлявшего охотою и тем кормившего семью.
– Ну, ты даешь, Филипповна, покрутил Вася пальцем у виска. Выдь, полюбуйся, кого ты на привязь усадила.
– Как это, кого? Собаку. Ночью забрела, понимаешь…
– Какую к лешему собаку, это же самый настоящий волк!
– Да что ты, господь с тобой! Ну – ка, пойдем, поглядим…
Зверь неподвижно лежал у забора, но как только увидел направлявшихся к нему людей, вскочил, вздыбил крутой загривок и злобно заворчал, уставившись желтыми глазами на Василия. Словно почувствовал в нем исконного заклятого врага.
– Сколько я их за свою жизнь перестрелял, – говорил меж тем Василий, – так что песью породу от волчьей как – нибудь отличу. А ночью, помнишь, собаки выли? И сейчас еще беспокоятся. Это все из – за него. Матерый самец, только уж сильно худющий. Может, больной, или подранок. Но все равно интересно, как это он тебе, Филипповна, в руки дался?
– Сама не ведаю, – пожала плечами Марьяна, – и чего мне теперь с ним делать?
– Пристрелить, чего ж еще. Погоди, сейчас за ружьем сбегаю, мужиков в помощь покличу…
Василий исчез за воротами, а Марьяна осталась стоять, глядя на волка. Сейчас он смотрел только на бабушку и, как ей показалось, смотрел так, будто знал, о чем они говорили с Василием, и какая участь его ожидает.
И Марьяна решилась. Медленно приблизилась к зверю
и, опасливо потянув за ошейник, ласково прошептала:
– Сейчас я тебя освобожу, а ты быстренько к лесу беги, не иешкай.
Волк покорно дал себя отвязать, зачем – то крутнулся на одном месте и… неожиданно лизнул Марьянину руку. Затем стремительно кинулся к тому месту в заборе, откуда, видимо, пришел. И был таков…
Прошла неделя, минула другая, Марьяна о своем ночном приключении с волком уже почти не вспоминала. Тем более, что деревенские, несколько дней обсуждавшие этот случай на все лады, тоже постепенно отсудачились и успокоились.
Но однажды поутру, едва открыв входную дверь, бабушка обнаружила на клыльце тушку зайца. Недоуменно подняла, осмотрела. Шкурка не простреляна, следов от капкана на лапках нет, только шею будто кто клыками прихватил.
Охотничьих презентов ждать Марьяне не от кого, откуда ж тогда косому взяться? Вдруг догадка мелькнула:
Дня через три история повторилась, но теперь у порога бездыханно лежала огненная лиса. А когда некоторое время спустя Марьяна увидела перед собой задранную дикую козу, сомнения исчезли: конечно, это мог быть только тот самый волк. Ее волк. По-своему, по-звериному благодаривший старушку за милосердие.
МАРЬИНА ТЕРАПИЯ
Дед Семен пропал внезапно. Еще вчера бродил, вечно хмельной, по деревне, в надежде стрельнуть взаймы у кого-нибудь из односельчан денежную мелочь. Или, на худой конец, стопку-другую самогона.
Народ к шебутному, порой надоедливому, но, в сущности, безобидному пенсионеру, честно заслужившему праздный досуг, относился снисходительно. Деньги давали редко, чаще всего не давали вовсе. При этом говорили: "у тебя, старый, пенсия выше, чем наши заработки, так что перетопчешься". А наливать, бывало, наливали.
Человеком дедок слыл веселым, мастаком пошутить-поприбаутить, а в деревне зимой такая скука, что даже куры с тоски нестись переставали. Семен, считай, каждый день этаким фертом колобродил, в одиночку или с собутыльниками. С утра до вечера, пока супружница его, бабка Марья, не отлавливала муженька в каком-нибудь дворе. И ну домой гнать. Ругалась так, что за околицей кони тревожно ушами пряли:
– Совсем совесть пропил на старости лет, черт плешивый! Дома поросята не кормлены, дверь у стайки на одной петле болтается и вообще хозяйство в разрухе. А у него, окаяннного, одна гульба на уме. И куды в тебя столько алкоголя влезает, будь он неладен? Уж всю пенсию до копеечки отбираю, а ты все равно находишь, где и с кем причаститься…
Семен на женины причитания не реагировал-брел чуть спереди, блаженно улыбался и что-то мурлыкал в седенькую бороденку.
История эта повторялась чуть ли не ежедневно, и односельчане уже не обращали на парочку особенного внимания. Привыкли. Дескать, милые бранятся-только тешатся, даже если обоим за семьдесят.
И вдруг дед пропал. Не просто выпал из поля зрения деревенских, а исчез напрочь. Даже его пьяный треп во дворах слышать перестали. Бабушка Марья тоже попритихла как-то. Если и пройдет по улице, то смирно и не шумно, не тревожась и не озираясь по сторонам. А напомнят ей о Семене, отмахнется скороговоркой:
– Слава богу, уехал в райцентр. К родне погостить. Хоть отдохну малость, а то пьянками всю душу вымотал…
Неделя минула, другая, про деда ни слуху ни духу. Первыми обеспокоились его закадычные кореша-собутыльники, завсегдатаи здешних кустов и сараев. Незванно заявились к Марье и с места в карьер:
– Колись, бабка, куда мужика спровадила. Не способен он столь долго отсутствовать. Всю жисть из деревни ни ногой и на тебе-чемоданным настроением внезапно застрадал. Если б уехать куда надумал, нам бы непременно сказал, у его теплая вода в энном месте никогда не держалась.