Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер
Шрифт:
И еще одно дело, которое мне всегда нравилось, — работа в группе, как в Финдхорне. Не думаю, что я снова пойду учиться и осваивать какое-то теоретическое знание. Меня больше интересует — и тут, я полагаю, тоже проявляется женский путь — практическая работа, цель которой — помочь людям. Общество поддержки раковых больных — вот мое дело.
Все эти занятия! Любовь к ним всегда приходила ко мне внезапно, без сознательных расчетов. Куда же все это подевалось? Как я это растеряла? Не знаю точно. Но в любом случае теперь все вернулось. Простая радость бытования и созидания, а не думания и делания. Чувство такое, словно я вернулась домой. Интересно, Кен имел в виду то же самое, когда говорил, что открыл своего даймона? Мой даймон не такой эффектный, идущий не от рассудка, он не стремится совершить немыслимые подвиги. Но в этом-то вся суть, теперь я это понимаю, — мой даймон более спокойный, неоформленный, мягкий. В нем больше обыденного, женственного, невидимого. В нем больше от тела. Больше от земли. И для меня он более настоящий!
«Вот
С переменой голоса был напрямую связан все более и более настойчивый вопрос: ответственны ли мы за свои болезни? — распространенное сейчас мнение, что люди сами навлекают на себя болезни либо собственными мыслями, либо в качестве урока, который им необходимо выучить (в противоположность утверждению, что нужно просто учиться у болезни, какой бы ни была ее причина). Когда Трейя заболела диабетом, этот вопрос возник вновь. Она подверглась настоящей атаке со стороны тех, кто из лучших побуждений захотел помочь ей понять, зачем она навлекла на себя диабет. К абстрактным соображениям о том, что эта мысль неверная, односторонняя, опасная (я вернусь к этой теме в дальнейшем), Трейя добавила еще одно: этот подход слишком мужской, агрессивный, требовательный, бесцеремонный. И в самом деле, очень скоро Трейя заговорила о необходимости большего сострадания к больным — и заговорила на национальном уровне. Откуда я это знаю? Очень просто: я сужу по самому серьезному критерию для академических кругов Америки: ее пригласили в «Шоу Опры Уинфри» [92] в качестве оппонента Берни Зигеля [93] .
92
«Шоу Опры Уинфри» (англ. «The Oprah Winfrey Show») — знаменитое национальное ток-шоу, имевшее самые высокие рейтинги в истории американского телевидения. Продолжалось непрерывно в течение более 20 лет с 1986 по 2007 г. — Прим. отв. ред.
93
Берни Зигель — доктор-онколог, работающий в штате Коннектикут; автор многих известных книг, в первую очередь — книги «Любовь, медицина и чудеса», в которой отстаивается мысль о том, что внутренний настрой пациента оказывает решающее влияние на защитные свойства его организма. — Прим. пер.
Итак, передо мной снова встал вопрос, ответственна ли я за свои болезни. Ведь люди, о которых рассуждают или которые сами рассуждают о себе, часто рассматривают этот вопрос в обвинительном ключе: «Чем я это заслужил?», «Почему я?», «Что я сделал плохого, что это случилось со мной?», «Неудивительно, что у меня рак, — я сам его на себя навлек». Такая вот логика.
Иногда я сама применяла эту «логику» к себе. Ее применяли ко мне мои друзья. Я рассуждала так о своей матери, когда она восемнадцать лет назад заболела раком, и я могу себе представить, насколько бесцеремонным ей это показалось, — и она была права. Ведь, хотя я и считаю, что есть доля истины в той идее, что какой-то мой поступок, привычные стереотипы поведения или определенный взгляд на мир и способы справляться со стрессом и могли привести к развитию у меня рака и диабета, все-таки я не думаю, что картина этим исчерпывается. Просто я поддалась естественному человеческому желанию найти простую и ясную причину пугающих меня недугов. Это естественная и объяснимая защита перед страхом неизвестного.
Мне приходилось обстоятельно объяснять, что, но моему убеждению, у заболеваний бывает много причин, связанных с генетикой, наследственностью, диетой, окружающей средой, стилем жизни, личностью. Но если мы выберем одну из них в качестве единственной и скажем, что исключительно характер человека навлекает на него болезнь, то нам придется не учитывать то обстоятельство, что человек способен контролировать свою реакцию на то, что с ним происходит, но неспособен контролировать все, что с ним происходит. Сама иллюзия контроля — иллюзия, что мы управляем всем, что с нами происходит, — слишком деструктивна и агрессивна.
Впрочем, все дело именно в комплексе вины. Если человек заболевает раком и считает, что он сам его на себя навлек, то он начинает чувствовать свою вину за неправильное или дурное поведение, и тогда чувство вины превращается в проблему, которая может мешать человеку справляться с недугом и двигаться к здоровью или полноценной жизни. Вот почему с самим вопросом об ответственности надо обращаться крайне деликатно. Вот почему так важно обстоятельно разграничивать различные причины и не приписывать другим подсознательных мотивов.
Большинству больных приходится преодолевать тяжелейшие стрессы, независимо от того, задаются ли они этими сложными вопросами о причинах и факторах. И еще больший стресс им приходится переживать, если они начинают чувствовать себя ответственными за свои болезни. Надо уважать права этих людей и, по крайней мере, внимательно относиться к границам, которые они просят соблюдать. Я не хочу сказать, что всякие споры исключены. Конечно, нет. Я протестую, когда люди начинают рассуждать обо мне и им даже в голову не приходит спросить, а что я думаю о себе и своей болезни. Мне не нравится, когда кто-нибудь говорит: «Н. считает, что рак появляется от уныния», особенно если это сказано таким тоном, который подразумевает, что говорящий относит это и к моему раку. Или так: «Причина диабета — в нехватке любви». Ну откуда мы это знаем? Но я не буду возражать, если у меня спросят: «Н. считает, что рак появляется от уныния; а ты как думаешь? Это хоть сколько-то справедливо в твоем случае?»
Я считаю, что кризисные моменты в жизни мы можем использовать для исцеления. Я абсолютно в это верю. Я знаю, что в какие-то моменты меня охватывало уныние, и хотя я и не знаю, сыграло ли это хоть какую-то роль в том, что я заболела раком, я думаю, что нужно осознавать такую вероятность и сознательно использовать постигший тебя кризис, чтобы исцелиться от уныния, научиться прощать себя и сочувствовать себе.
Думаю, все сказанное можно подытожить следующим образом.
У меня был рак. Я тяжело это переживала — и то, что моя жизнь оказалась под угрозой, и то, что мне пришлось пройти через операцию и лечение. Я была напугана. Я чувствовала себя виноватой в том, что заболела раком. Я спрашивала себя: что я такого могла сделать, что навлекла на себя болезнь? Задаваясь такими вопросами, я была недобра к самой себе. Я прошу о помощи, я не хочу, чтобы и вы тоже были ко мне недобры. Мне нужно, чтобы вы меня понимали, были со мной деликатны, помогли мне преодолеть эти сомнения. Мне не нужно, чтобы вы, так сказать, теоретизировали обо мне за моей спиной. Мне нужно, чтобы вы попытались понять, что я чувствую, поставили себя на мое место и по возможности отнеслись ко мне добрее, чем порой отношусь к себе я.
В марте мы с Трейей съездили в клинику Джослин в Бостоне, знаменитую своими высокими показателями при лечении диабета, — это была попытка эффективнее справиться с новой болезнью. В то же время это была деловая поездка в издательство «Шамбала», которая означала также встречу с Сэмом.
Сэмми! Какой он славный! Преуспевающий бизнесмен — и при этом такой открытый и добрый. Мне очень нравится любовь, которая связывает их с Кеном, нравится, как они все время подшучивают друг над другом. В офисе «Шамбалы» они прочитали несколько последних рецензий на книги Кена. Похоже, они имеют большой резонанс, и не только в Америке. Сэм сказал Кену, что тот стал культовой фигурой в Японии, но там его считают представителем нью-эйдж, — Кена это разозлило. В Германии он стал крупной величиной в серьезных научных кругах. Мы шутили про орден Уилберианцев. Все говорили о том, что Кен меняется, он стал более чувствительным, более простым в общении, не таким саркастичным, отстраненным и высокомерным — в общем, куда симпатичнее.
Обедали с Эмили Хилберн Селл, редактором в «Шамбале». Я очень ее люблю и доверяю ей. Рассказала о книге, над которой работаю — про рак, психотерапию и духовность, — и попросила стать моим редактором. С удовольствием, ответила она, и я почувствовала еще большую решимость довести свой проект до конца!
Потом тем же днем мы стояли в детском отделении клиники Джослин и ждали медсестру. На доске объявлений было полным-полно газетных статей, объявлений, плакатов, детских рисунков. Один из заголовков — «Жизнь как повод для размышлений десятилетнего человека». Крупным шрифтом была приведена цитата из письма десятилетнего ребенка о том, что большинство детей, впервые узнав о том, что больны диабетом, просто злятся, хотят, чтобы это оказалось неправдой, и отказываются что-либо предпринимать. Рядом с этой вырезкой был плакат с надписью «Ты не знаешь кого-нибудь, кто хотел бы ребенка и был болен при этом диабетом?» и лицом маленького ребенка, смотрящего прямо на тебя. Еще одна газетная вырезка — о четырехлетних детях, больных диабетом, и еще один плакат о том, как помочь детям преодолеть страх перед больницами. У меня из глаз полились слезы. Бедные дети — они такие маленькие, и через что им приходится проходить! Как же это грустно! Было несколько ярких цветных карандашных рисунков про доктора Бринка — один из них особенно сильно запал мне в душу. Там было написано: «Доктор Бринк и диабет подходят друг другу, как…» — а внизу были нарисованы лимонад, банановое пирожное и шоколад: по-видимому, ребенок, нарисовавший этот рисунок, все это любил, но теперь уже не мог это есть и пить. Он и выбрал их, эти запрещенные лакомства, чтобы выразить свою мысль.