Благодетель и убийца
Шрифт:
– Надия, оставьте это.
– Пожалуйста, зовите меня просто Надя. Так приятнее слуху. А это будьте добры взять, – я все же разжал пальцы, чтобы зацепиться ими за ручки пакета, – вы ведь так помогли нам. Не отказывайте в желании вас поблагодарить.
Когда одной ногой я уже стоял в подъезде, она вдруг добавила:
– Пожалуйста, не отказывайтесь мечтать. В крайнем случае заглядывайте к нам, мы вас научим.
– Благодарю, я тронут.
Домой я добрался к ночи, продрогнув до костей. Когда я вскрыл содержимое пакета,
Глава 5
На следующий день всех разбудил телефонный звонок. Входящими вызовами у нас всегда заведовала Евдоксия Ардалионовна, даже если точно знала, что звонят не ей. Вот и сейчас она нарочито громко ответила и затем позвала меня так, что в Поплавский на кухне подавился чаем и закашлялся.
– Лев Александрович, ваш друг вызывает! Ох, да вы не вставали ещё! – воскликнула она, хотя на часах не было и восьми утра.
– Евдоксия Ардалионовна, кажется, вас уже просили не развешивать свои огромные платки в коридоре, – я стянул с лица мокрую ткань, которая послужила мне вместо холодного умывания, и с большим трудом сдержался, чтобы не обругать ее.
– А коль уж вам нечего стирать, так не возмущайтесь, голубчик! Своими двумя рубашками и одними штанами хоть всю квартиру завесьте – я вам слова не скажу. Да и постыдились бы на людях показываться в неглиже.
– Учту это, когда захочу в неглиже зайти к вам, – я демонстративно поправил воротник ночной рубашки. К одному уху я прислонил телефонную трубку, а другим напоследок услышал ворчливое: «Хам». Звонил Жора.
– Доброго утра всем спящим! Я как знал, что ты любишь дрыхнуть по воскресеньям!
– Поэтому и звонить решил спозаранку? Ближе к делу – ты поднял меня с кровати, и я не в настроении.
– Не хочешь заглянуть к нам сегодня? Дети сейчас гостят у Людкиных родителей, вернутся нескоро.
– Во сколько?
– Я зайду за тобой после обеда.
– Хорошо, буду.
«Вот баламут, – подумал я про себя, – после обеда и пригласил бы».
Возвращаться в кровать уже не хотелось, да и не было смысла – без сонной неги я отчётливо слышал, как через стенку на кухне гремела посуда и какую новую байку травил Поплавский. Мне ничего не оставалось, кроме как привести себя в порядок.
Проходя мимо комнаты Юрского, я заметил, что та ещё была заперта, хотя Марк Анатольевич порой вставал и раньше Фурманши. Когда ответа на мой стук не поступило, я не придал тому значения – видимо, спал.
– Евдоксия Ардалионовна, давайте подолью вам, – с этими словами Максим Никифорович взял маленькую керамическую чашку так бережно, словно она была из хрусталя.
– Спасибо, дорогой.
– Доброго утра, Лев Александрович. Вы уж не обессудьте, но кипяток кончился, придётся вам самому за собой поухаживать.
– Доброго-доброго. А я все думал, чем же занять себя в это утро.
– Куда вы так газ кочегарите? – вскрикнула Фурманша, стоило мне повернуть ручку, – по миру нас пустить
– Хочу не умереть от отморожения и поскорее вскипятить воду. Прошу заметить, что мое здоровье как врача тоже стоит беречь. Иначе к кому вы, Евдоксия Ардалионовна, побежите со своим ревматизмом? А вы, Поплавский, с гастритом?
– А ваша корысть вам от предков досталась вместе с национальностью, или она есть плод нелёгкой судьбы?
– Знаете ли, всего понемногу. Ровно для того, чтобы такие, как вы, задавали мне подобные вопросы.
Чайник закипел, и по привычке я разбил в сковороду двойную порцию яиц, но опомнился, что Юрский так и не встал. Вскоре я вернулся к его двери.
– Марк Анатольевич, доброго утра! – ответа не последовало. Вместо этого до меня донёсся тихий сдавленный кашель. Профессор не запирался на ночь, поэтому я вошёл внутрь.
Сонный и ослабленный, он лежал на кровати поверх покрывала и тело его дрожало. Форточка была распахнута настежь, и в комнате было заметно холодно. Завидев меня, Юрский тут же попытался встать.
– Ах, Лев, это вы… То-то я думаю, почему мне снится, что вы меня зовёте, а потом молотком каким-то стучите прям у самого уха.
– Вам нездоровится?
– Можно и так сказать. Во всем виновата моя оплошность. Засиделся за проверкой рефератов, потом передохнуть решил, открыл форточку, чтобы проветрить. Прилёг и, кажется, уснул. Вот и протянуло… у меня организм падкий на всякую гадость.
– Главное – не переживайте. Я посмотрю, что есть в аптечке, а вам пока требуется в тёплое одеться и хорошенько согреться. Там уже и чай на подходе, скоро принесу.
Пока я бегал из комнаты в комнату, из-за неплотно прикрытой двери на кухню доносились приглушенные звуки беседы:
– Максим Никифорович, вы не давите на меня, а то я совсем на вас обижусь.
– Я прошу прощения. Но, голубушка, верьте в мои самые добрые намерения! У меня уж совсем сердце кровью обливается, когда этот живодер про ваш ревматизм начинает говорить – все про возраст напоминает. Ещё скоро и до семьи доберётся! Но в чем-то правда есть, ведь так мучительно быть одинокой женщиной в наше-то время. Кто же, случись что, присмотрит за этими ценными картинами, за платками, за статуэтками? Иная ужаснётся от одной этой мысли, а у вас – подумайте только – есть я. Уже и нотариуса выписал – рекомендации у него хоть куда.
– Все же дайте мне время на раздумия. Я ещё не так дряхла, как этот Якубов меня рисует. Не будем гневить Бога своей излишней предусмотрительностью.
Будь по-вашему, но не побойтесь при надобности снова заговорить об этом. Подкручу-ка радио, а то тихо, как в Ленинской библиотеке.
Мне оставалось лишь мысленно хмыкнуть и вернуться к делам. Простуда Юрского не обещала быть серьезной. Температура высоко не поднималась, а к обеду, когда мне пора была собираться, и вовсе упала почти до нормы. Профессор почти потребовал, чтобы я шёл по своим делам и не носился с ним, как с бандурой. Я почувствовал облегчение, которое обычно доводится испытать с близким человеком, и обрадовался этому. Меньше всего мне хотелось, чтобы этому человеку было совсем худо.