Благословение святого Патрика
Шрифт:
– Давай, жду. И не реви больше.
– А я и не реву… С тобой поговорила и успокоилась как-то…
– Ну, вот и молодец. Тогда пока, Лизок?
– Пока, Рит… Я зайду, обязательно зайду…
Следующим вечером она позвонила в дверь, обитую желтым дерматином. Шаги. Быстрые. Явно не старухины. Значит, все-таки сын приехал, Женин отец. Подобралась внутренне, сделала на всякий случай приветливое лицо. Щелкнул замок…
В первую секунду показалось, что мужчина, открывший дверь, ей знаком. Очень близко знаком. Нет, она не видела его раньше, но ощущение было вполне
– Здравствуйте… Вы, наверное, сын Ангелины Макаровны, да? Меня Лизой зовут, я к Ангелине Макаровне, укол делать…
– Сашка, кто там пришел? – раздался из глубины квартиры мощный гренадерский старухин голос. Не из гостиной, а из дальней комнаты, похоже, из спальни: – Да закрывай скорее дверь, мне по ногам дует, черт тебя подери! Так и хочешь, чтоб мать заболела да копыта откинула поскорее!
Он обернулся на этот голос вполне спокойно, ей показалось, даже бровью не повел. Потом снова посмотрел на нее, улыбнулся, чуть пожав плечами, будто извиняясь за мамину грубость. Отступил на шаг, повел рукой в приглашающем жесте:
– Пожалуйста, Лиза, проходите. Мама давно ждет. Это правда, что Женя просила вас за ней присмотреть?
– Да. Ну, то есть… Не совсем. Дело в том, что я сама предложила… Девочкам очень хотелось поехать на Домбай. Вашей Жене и моей дочери Маше. Вот мы и придумали…
– Ах, вот оно что…
– Вы извините, Саша, неловко все у нас вышло, конечно. Кто ж знал, что она вас вызовет!
Они стояли очень близко друг другу, говорили торопливым шепотом. А колоколец у нее внутри все звенел, захлебывался странной и легкой радостью. И пространство узкого коридорчика быстро наполнилось этим звоном, пока не проник в него злой голос старухи:
– Сашка, да кто пришел-то, я спрашиваю? У тебя язык отсох, что ли?
И опять его лицо осталось непроницаемым. Лишь в глазах шевельнулось что-то, похожее на досаду, и немного дернулся уголок мягкого рта. Не женственного, нет, а именно мягкого, как у мальчишки-подростка. Да и все черты лица были у него немного мальчишечьи, нежные, не траченные годами. Только глаза ей показались вполне возрасту соответствующими – умные, грустные, как два глубоких осенних озерца с темной водою. Да, он не был красив той уверенной определенностью, которая складывается к пятому мужскому десятку лет, но все-таки – был красив… Странным сочетанием юности и взрослой печали во взгляде, и этой непроницаемостью, явно стремящейся сохранить внутренне тайное знание, и еще чем-то, едва уловимым…
Повернув голову в сторону спальни, произнес тихо, вежливо, будто отвечал на такой же вежливый вопрос:
– Это Лиза пришла, мама. Ты ее ждала, она и пришла.
– Ну, наконец-то! Где она там? Пусть сюда идет!
– Иду, Ангелина Макаровна! Сейчас…
Наклонилась, принялась торопливо расстегивать ремешки на босоножках, зачем-то пояснив Саше виновато:
– Она требует обувь снимать…
– А вы не снимайте, Лиза. Моя мама всегда и от всех чего-то требует, но это не значит,
– Как это?
– Молча. Сопротивляйтесь молча, это лучшее, что я могу вам предложить в этом доме. А впрочем, как хотите… Да, устроила моя дочь вам большую каверзу… Добрые порывы души обычно бывают наказуемы, Лиза.
– Да ничего страшного, подумаешь, десяток уколов поставить! Зато Женя отдохнет, чем плохо?
– По-моему, слишком большая плата за чужое удовольствие.
– А она мне не чужая, что вы… Она подруга моей дочери…
Он посмотрел на нее странно, будто пригляделся повнимательнее. Пожав плечами, указал рукой направление, куда надо идти:
– Мама там, в спальне. Сказалась больной, в постели лежит. Моя помощь нужна, Лиза?
– Да нет вроде… А где можно руки помыть?
– Ванная прямо по коридору, направо.
– Да, спасибо…
Старуха возлежала на высокой кровати, откинувшись грузным телом в подушки, глядела настороженно из-под насупленных бровей.
– Здравствуйте, Ангелина Макаровна. Как вы себя чувствуете?
– Видишь, лежу… Болею, значит. Чего зря спрашивать? Иль ты шибко воспитанная, обязательно вежливостью пошуршать надо? Не люблю я лишних реверансов, учти на будущее. Вежливые вопросы всегда отдают жеманством. Скажи лучше – диклофенак принесла?
– Да, конечно… – закопошилась она в сумочке, доставая коробку с лекарством.
– Давай тогда, приступай. Шприцы вон там лежат, в шкафу, в правом верхнем ящике.
Вдруг резво поднявшись из подушек, она оперлась на локоть, вытянула шею, прокаркала громко в открытую дверь спальни:
– Видишь, до чего твоя разлюбезная доченька меня довела? Слышишь меня, нет? Вон, пришлось медсестру нанимать, чтобы уколы ставила! Плохо ты ее воспитал, Сашка, никакого уважения в девчонке нет! И Ирка твоя тоже в этом смысле матерью никудышной оказалась!
Снова упав в подушки, задышала тяжело, потом пробормотала злобно, обращаясь уже непосредственно к ней:
– Вот, гляди… Только и ждут, чтобы я поскорее копыта отбросила. А только не дождутся, поживу еще… Назло им поживу.
Откинув одеяло, перевернулась на бок, приподняла теплую фланелевую рубаху, оголив рыхлую мощную ягодицу:
– Ну, давай уже, что ли… Посмотрим, какая ты мастерица… Вчера-то, помню, сильно хвасталась.
Шлепок – игла мягко вошла в рыхлую ткань, пальцы привычно сделали свое дело. Мазнула по месту укола тампоном со спиртом, произнесла весело:
– Все, Ангелина Макаровна! Можете опускать рубашку!
– Все? Ишь ты… И впрямь хорошо умеешь… Ладно, спасибо. Приходи завтра. Да, деньги за лекарство возьми… Вот, я тут приготовила… Чек из аптеки можешь не показывать, ладно. Я помню, что ты в этом смысле обидчивая.
– Тут много, Ангелина Макаровна. Я за лекарство меньше отдала.
– Ну, потом разницу вычтешь, когда в магазин за продуктами пойдешь! А то я Сашке покупку продуктов не доверяю, обязательно все не то купит. Сама ж видела, какой небожитель… Говоришь ему, а он будто не слышит, о своем думает. Никогда не могла понять, что у него на уме… Поди, презирает меня, думает, что я жизнь ему сломала. Все молчуны-сыновья так думают, я знаю. И этот такой же. Не верю я ему. Молчуны – они все опасные.