БЛАТНОЙ
Шрифт:
Я тотчас же напрягся в раздумье: обидеться или, может, не стоит?… Не люблю я, должен признаться, терпеть не могу, когда с моими бабами заигрывают всякие фрайера!
Мулат еще мигнул и что-то крикнул гортанно и вызывающе. Тогда я обиделся уже всерьез; нахмурился и шагнул к нему, шатнув соседний столик. Сидящие там англичане загалдели. Я погрозил им кулаком. Они тоже решили обидеться: долговязый, в рыжих веснушках парень произнес взволнованный монолог. Другой, в мохнатом свитере, приподнялся, ворча.
Назревал скандал. Кто-то свистнул
Крупные, в складках сморщенной кожи, руки его темнели на скатерти, отчетливо выделялись на ней. В одной руке дымилась сигарета, другая медленно ползла к краю стола - к бутылке… Вдруг он резко привстал и ухватил бутылку за горлышко. Я полез в карман за ножом. Мгновенно пивная затихла - люди смолкли выжидательно. В этот самый момент кто-то взял мулата сзади за плечи и резко - рывком - отодвинул его в сторону. И я увидел широкую загорелую физиономию Ботало.
— Привет, Чума, - сказал он, обходя мулата (тот сразу присел к столу и затих), - вот уж не думал встретиться. Ты чего тут хипеш устраиваешь? Действительно, Чума! А ну-ка, спрячь перо! Там на улице полно мусоров, только и ждут скандала.
Затем он галантно поздоровался с Марго, уселся за наш столик и, прихлебывая пиво, вертя в пальцах папироску, неторопливо стал рассказывать о последних событиях и новостях.
Хасана, как выяснилось, прикончить удалось не сразу. Какое-то время он заметал следы, ловко уходил от погони и заловился лишь в предместье Одессы, в Люйстдорфе. Там блатные и рассчитались с ним. Однако в завязавшейся перестрелке ранен был не только он, но и друг мой - Кинто. Теперь он лежал в одной из одесских малин, жестоко мучился (пуля попала ему в правый бок) и беспрерывно поминал меня - тосковал, хотел повидаться…
— Очень он неосторожен был тогда с Хасаном, - гудел сокрушенно Ботало.
– Татарина легко можно было взять сзади - с берега… из-за камней… Мы так и думали. А Кинто поперся прямо, в лоб. Ну и напоролся, бедолага. Лежит сейчас, загибается.
— Но его хоть лечат?
– спросил я.
— Лечат,- махнул он рукой.
— И что же врачи говорят?
— Разное… - Ботало засопел, насупясь.
– В общем, дело тухлое. Надежды, говорят, маловато.
Я поворотился к Марго. Она посмотрела на меня молча и понимающе, вздохнула слегка и опустила ресницы.
Все было ясно без слов: пришла пора возвращаться на юг! И ехать надо было немедля.
35
Рука судьбы
Всю дорогу я волновался и нервничал, боясь опоздать… И опоздал! Кинто умер за сутки до моего появления.
Манька Халява - хозяйка той малины, где он находился после ранения, - причитая и всхлипывая, вынесла из задних комнат небольшой узелок.
— Это для тебя, - сказала она, - Кинто специально просил передать.
Узелок был увесист; что-то в нем глухо звякало и перекатывалось. Недоумевая, я развязал
Из- за этого дерьма мы поссорились, разошлись с ним. И вот теперь мертвый друг отдавал мне старый свой долг…
У меня дрогнули руки. Узелок распался, часы и кольца покатились со звоном по полу.
— На кой черт, - пробормотал я, - на кой мне все ото? Проклятое рыжье.
И, взглянув на медальон, подвернувшийся мне под ноги, я с силой надавил на него каблуком.
Медальон хрустнул. Манька Халява - усатая грузная старуха - пала с воплем на пол и цепко схватила меня за ногу.
— Не губи вещь, - застонала она, - это ж деньги стоит!
— Ну а сколько?
– быстро спросил я.
— Теперь уж и не знаю…
Она, кряхтя, собрала обломки в ладонь, подняла на меня белесые, выцветшие глаза:
— Разве ж так можно все-таки? Побойся Бога, жиган! За этакую штучку - была бы она целая…
— Я не про медальон спрашиваю, я вообще… Сколько весь этот товар в целом тянет? Что за него можно взять?
— Ну, тут надо сообразить, потолковать кое с кем, - Манька распрямилась, отвела со лба седую растрепанную прядь.
– Золото золоту - рознь, сам понимаешь! Опять же хлопоты… Товар-то ведь темный.
— Хорошо, - сказал я.
– Соображай, делай что хочешь! А пока… - я сложил щепотью пальцы и выразительно пошевелил ими.
– Задаточек!
— Сколько же тебе дать?
— Сколько не жаль.
Мы быстро сладили с ней, и я получил в качестве задатка хрустящую пухлую пачку червонцев.
Получил - и на следующий день запил, загулял.
Период этот помнится мне неотчетливо. Я жил тогда, как в полусне. Постоянно хмельной, помутненный, с воспаленной, какой-то стонущей душою, шатался я по городу - по злачным местам - бесчинствовал и предавался маразму. Я не только пил тогда, я еще и баловался марафетом. К наркотикам я приобщился уже давно; на Кавказе курил анашу, во Владивостоке и Средней Азии - опиум. Пробовал также морфий и кокаин.
Кокаин нравился мне, пожалуй, больше всего… Его, как известно, нюхают. Однако опытные марафетчики предпочитают не нюхать порошок, а втирать его в десны. Способ этот гораздо практичнее обычного; проникая со слюною в желудок, отрава держится дольше и действует сильней.
Я вот сказал: кокаин мне нравился. Тут я выразился не совсем точно. В принципе, ни один наркотик не нравился мне по-настоящему, всерьез, так, чтобы я не мог от него отречься. Тяжелая расслабленность и сонливость, наступающая после одной-двух трубок опия, болезненная истома, связанная с морфием и тирьяком, а также острое возбуждение, которое приносит кокаин, - все это казалось мне в результате чересчур утомительным и довольно скучным.