Блатные и уличные песни

Семга Г. Ф.

СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ

Облетели листья, клен стоит опавший. Осень наступила, налетели холода. Я сижу, скучаю… Твой платочек алый Мне напомнил ясные глаза. Где же ты теперь, мой цветок прекрасный? Розы, маки, губы, блеск волны, твои глаза? Так скажи, зачем с тобой мы повстречались? Было мне семнадцать, я не знал, что навсегда… Помнишь, мы бежали, волны нас сбивали, Дождик лил нам в лица, на ресницы и глаза. А теперь русалкой в море показалась, Обнимая волны, плача, уплыла… Вот прочел в письме я, что ты выходишь замуж. Год сидеть осталось — подожди… Как мне жаль, поверьте, в этот год последний Много потерял надежд я и любви. Так не верьте, парни, в девичьи слезинки. В них обмана много, много лжи. Так скажи, зачем с тобой мы повстречались? Было мне семнадцать, я не знал что впереди…

МИЛАЯ,

ПРОЩАЙ

Заиграли жалобно аккорды, Побежали пальцы по ладам, Помню я глаза твои большие И твой гибкий, как у розы, стан. Я напрасно счастья добивался, Мое счастье где-то за луной. Доставать мне, детка, его надо Не моей преступною рукой. Строил я канал Белобалтийский, В Мурманске я тоже отбывал. Тяжкий труд ведь не для всех полезен. Он мне исправимости не дал. И теперь как тип неисправимый Я бреду в этап в Колымский край. Этот путь, наверное, последний, До свиданья, милая, прощай.

ПЬЮ ЗА МАТЕРЕЙ

Осенний шептал ветерок. Падая, листья шуршали. Я выхожу на перрон, Где меня долго так ждали. Пусть не пришла Ты к поезду встретить сыночка, Я сам могу тихо дойти До милого мне уголочка. Но, оказалось, пришла! Что тут скрывать, скажу прямо: Долго ты сына ждала, Милая, родная мама! Нежные глазки твои Блеснули тогда на закате, Когда к материнской груди Прижался сынок твой в бушлате. «Сын мой родной! — Ты, вся в слезах, прошептала, — Сын мой вернулся домой, И жизнь моя радостней стала!» Скажу я ей тихо: «Веди, Веди меня в ту же избушку, Где в детстве я плакал тайком, Когда затеряю игрушку. Где вырос я, Где лаской твоей был согретый, Где в детстве гонял голубей Порою на крыше раздетый». За круглым семейным столом, Полнее бокал наливая. Шипучим «Шампанским» вином, Я пью за тебя, мам родная! Пью за матерей, Что сына с тоской провожают, Ну а потом с лагерей Седых на перронах встречают.

ЕДЕТ КАРЕТА

Едет карета по улице темной, В ней два лягавых сидят. Я между ними с руками связными, В спину два дула глядят. Помнишь, ты, милая, шла ты, строптивая, Я ж тебя там не бросал. Годы промчались, и мы повстречались, Я тебя «милой» назвал. Ты полюбила за нежные ласки, За кличку мою «Уркаган», Ты полюбила за крупные деньги, За то, что водил в ресторан. Моя дорогая… Моя дорогая, Ты помнишь, как вместе с тобой Мы целовались и обнимались, И я восхищался тобой? Помню, подъехали трое на санях И звали на дело меня. А ты у окошка стояла и плакала И не пускала меня. Ты говорила мне, что очень строгий Войдет в силу новый закон. Я это знал, но тебе не сказал, что Он в августе был утвержден. Тебя не послушал, зашел в свою комнату, Взял из комода наган. Слегка улыбнулся и в путь устремился, Лишь взгляд твой меня провожал. Помню, подъехали к зданью огромному, Встали и тихо пошли, А кони с подельником с места сорвались И затаились в ночи. Помню, зашли в это зданье огромное — Кругом стоят сейфы, шкафы. Деньги советские, марки немецкие Смотрят на нас с высоты. Помню, досталась мне сумма огромная — Ровно сто тысяч рублей. И нас, медвежатников, ВОХРа из МУРа Всех повязала во тьме. Едет карета по улице темной, В ней два лягавых сидят. Я между ними с руками связными, В спину два дула глядят.

ЖЕНА

В городке далеком где-то Одиноко ты живешь. Как весеннего рассвета Ты меня все время ждешь. Тяжела тюрьмы дорога, Не бывавшим не понять. Подожди еще немного, Может, встретимся опять. Вспомню милые улыбки, Вспомню сталь прелестных глаз. И вполголоса, тихонько, Я спою последний раз. Женушка-жена, только ты одна, Только ты одна в душе моей. Где бы ни был я, милая моя, Нет тебя дороже и милее. Как всегда, меня ты встретишь. Я спрошу: как ты живешь? Ты мне ласково ответишь И любимым назовешь.

БУТЫЛКА ВИНА

Пропою сейчас я про бутылку, Про бутылку с огненной водой. Выпьешь ту бутылку, как будто по затылку Кто-то примочил тебя ногой! Бутылка вина — не болит голова. А болит у того, кто не пьет ничего! А вот стоят бутылочки на полках, В магазинах молча ждут гостей, А ханыги, словно злые волки, Смотрят в них из окон и дверей. Бутылка вина — не болит голова. А

болит у того, кто не пьет ничего! В каждой капле есть твое мгновенье, В каждой рюмке — собственная жизнь, В каждой есть бутылке преступленье, Выпил — со свободою простись! Бутылка вина — не болит голова. А болит у того, кто не пьет ничего! Хорошо к бутылочке прижаться, Еще лучше — с белой головой. Выпьешь три глоточка — получишь три годочка, Сразу жизнь становится иной. Бутылка вина — не болит голова. А болит у того, кто не пьет ничего! Уж давно бутылочки я не пил За тюремной каменной стеной, А в душе зияют мрак и пепел, Он меня не греет уж давно. Бутылка вина — не болит голова. А болит у того, кто не пьет ничего!

КРАЯ ОТДАЛЕННЫЕ

Завезли нас в края отдаленные, Где леса и болотная ширь. За вину, уж давно искупленную, Заключили в былой монастырь. И забилося сердце кручиною, И наполнилась грудь тут тоской. Порешили мы, трое молодчиков, Пробираться тихонько домой. Трое суток бежали без устали, Но хотелося нам отдохнуть. Кстати, в поле сарай был заброшенный. Порешили все трое уснуть. Но в сарай тот нежданно-негаданно Вдруг облава на нас набрела. Нас обратно везти не приказано. Так судьба уж была решена. Но обратной дорогой знакомою Беглецов тихо стража ведет. Тридцать верст провела и раздумала. Что случилося? Каждый поймет… Расстреляли далёко на Севере, Расстреляли небрежной рукой. А крестьяне селения местного Заровняли могилки землей. Не придут к ним родные, знакомые, Дом последний уже отыскав, Только поминальную песенку свою Будут вечно о них напевать. Шлю проклятья я вам, безказармные, У кого поднялася рука! Может петь, кто страдал там на Севере, Но не ждал он такого конца… Завезли нас в края отдаленные, Где леса и болотная ширь. За вину, уж давно искуплённую, Заключили в былой монастырь.

ХОЧЕТСЯ ДОМОЙ

Костюмчик новенький, колесики со скрипом Я за тюремную холстину променял. За эти восемь лет немало горя видел, И не один на мне волосик полинял. А на дворе хорошая погода, В окошко светит месяц молодой. А мне сидеть еще четыре года, Душа болит, как хочется домой!

ПРОЩАЙ, СВОБОДА

«Комиссионный» решили брать, Решил я мокрым рук не марать. Схватил я фомку, взял чемодан, А брат Ерема взял большой-большой наган. «Комиссионный» решили брать, Решил я мокрым рук не марать. Мигнул Ереме, сам — в магазин, На стреме встал один-единственный грузин. Грузин, собака, на стреме спал, Легавый быстро его убрал. Раздался выстрел — я побежал, Ерема тепленький у выхода лежал. Исколесил я полста дворов, Сбивал со следа всех мусоров, На третьи сутки в подвал попал, Биндюжник Васька через сутки есть давал. Проплыли тучки, дождей прилив, Надел я снова шикарный клифт, Одесским шмонам кишки пустил И на хавиру к своей Машке привалил. Остановился я у дверей, Ко мне подходит какой-то фрей, Я знал, что раньше он здесь не жил, И потому винтить отсюда предложил. Он вскипишнулся: «Я старый вор, Могу попортить тебе пробор…» По фене ботал, права качал, Схватил по тыкве и надолго замолчал. Часы на стенке пробили пять, И только с Машкой легли в кровать — Вдруг кто-то свистнул — я на крыльцо, Двенадцать шпалеров уставились в лицо! Заводят воров, нас во дворец. Я, право, думал, ребята, пришел конец! Я, право, думал, что взят один. А на скамейке сидел остриженный грузин. Он что-то судьям, падла, двое суток пел. А на третьи сутки я не стерпел. Я крикнул судьям: «Кончай балет!» А прокурор еще добавил пару лет. Прощай, свобода! Прощай, Ерема! Мы каждый едем своим путем. Начальник к морю, на берег в Крым, Грузин — в Тбилиси,  а я, без паспорта, в Нарым.

ПОД ЗВУКИ БОКАЛОВ

Я слишком много пережил. Как посадишь рассаду — так вянет она, Так и годы уходят в туман. А любви мое сердце не знает. Сколько слёз впереди — океан… Запоешь — сердце слушает строго, Понимает рассудок ума. Молод я, пережил слишком много — В этом жизнь подтверждает сама. Все свои ядовитые плоды Отдает мне решетка, тюрьма. Отобрала мне в жизни свободу И навеки с собой унесла. Потерял я в тайге чувства. Ласки, Разошлися в тумане, как дым. Может чьи-нибудь карие глазки Вспоминают меня молодым. Вспоминают под звуки бокалов… Я умел свою жизнь веселить… И, мне кажется, в жизни немало Я плохого сумел пережить…