Блаватская
Шрифт:
Из устных рассказов Елены Петровны складывается невероятная история: якобы всех этих людей она провела вокруг пальца, перехитрила как бы между прочим.
Надо воздать должное ее фантазии. Согласно Лёлиной версии, она нарочно задержалась в пути и, прибыв в Поти, опоздала на пароход, который уже отправился в Одессу. В потийской гавани стоял под парами другой корабль, английский пароход «Коммодор». Не скупясь на щедрое денежное вознаграждение, она уговорила капитана взять на борт ее и четырех слуг. «Коммодор» был выбран Блаватской не случайно. Он шел не до Одессы, а до Керчи, затем до Таганрога на Азовском море и далее до Константинополя. Доплыв до Керчи к вечеру следующего дня, она отправила на берег слуг, чтобы они подыскали подходящее жилище и подготовили его к утру для временного проживания.
Пожелав слугам удачи, она осталась на корабле и той же ночью поплыла дальше до Таганрога одна.
В Таганроге
156
Sinnett А. P. Incidents in the Life of Madame Blavatsky: Compiled from Information Supplied by Her Relatives and Friends. L., 1913. P. 42.
157
Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 1. Таллин; М., 1994. С. 15.
Английский корабль должен был в Керчи подвергнуться пограничному контролю и таможенному досмотру. Она вовсю строила глазки капитану и вызвала у него к себе нескрываемую симпатию.
Ей предложили переодеться юнгой. Настоящего юнгу спрятали в угольном трюме. Чтобы не привлекать внимания жандармов, ее представили больной, укутали одеялами и уложили в гамак.
На этом, однако, ее испытания не закончились.
Ее кокетство имело еще и отрицательные последствия. Капитан воспылал к ней непреодолимой страстью и не скрывал своих откровенных желаний. Предпочитая не искушать судьбу, по прибытии в Константинополь с помощью подкупленного стюарда она сошла незамеченной на турецкий берег [158] . У нее появилось глупое желание показать язык одураченному капитану и сплясать на пирсе танец краснокожих. Но она этого не сделала, сдержалась, предпочла скромно смешаться с разноязыкой толпой.
158
Meade M. Madame Blavatsky: The Woman Behind the Myth. NY., 1980. P. 62.
Таков неприхотливый по сюжету рассказ Блаватской, который она поведала в 80-е годы своему сподвижнику Альфреду Перси Синнетту. У меня же на эти события совершенно другой взгляд. Перед тем как Лёля села на корабль в Керчи, у нее произошла встреча с отцом, с которым она подробно оговорила маршрут и сроки своего путешествия за границей, где и у кого она остановится, когда и с кем вернется обратно в Россию. Понятно, что он снабдил ее дополнительными деньгами. Основные деньги были даны дедушкой А. М. Фадеевым и, по-видимому, находились у тех людей, с которыми она поехала путешествовать. Чтобы не быть голословными, обратимся к официальной бумаге, на которой стоит подпись Блаватской. В ней без всяких литературных ухищрений описывается, как все могло быть на самом деле. Я имею в виду прошение, направленное в 1884 году князю Дондукову-Корсакову в связи с новой клеветой в ее адрес, на этот раз со стороны фрейлины г-жи Смирновой: «Я вышла замуж 6 июля 1848 года в селении Джелал-Оглы Эриванского уезда. Тогда мне было 17 лет. (Е.П.Б., как обычно, сознательно путает даты, когда ей необходимо что-то скрыть. — А. С.) В следующем году я уехала из Эривани в Тифлис, и, прожив там два года, я с паспортом, который выписал мне г-н Блаватский, отправилась сначала в Одессу, а оттуда — за границу» [159] . Обратим внимание, что в своем письме в Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии Блаватская признается, что отправилась за границу не из Одессы, а из Поти без всякого паспорта. Думаю, что последнее ее признание соответствует действительно происшедшим событиям. Вот почему в нелегальном пересечении границы ей понадобилось содействие наместника Кавказа князя М. С. Воронцова. К тому же нельзя сбрасывать со счетов возможности ее дяди по отцу — Ивана Алексеевича Гана. Ведь в то время он возглавлял в Санкт-Петербурге департамент портов России.
159
Блаватская E.
Тем читателям, кто наотрез откажется принять новую версию не побега, а депортации Блаватской из России, я посоветую только одно: внимательнее вчитывайтесь в эпистолярное наследие Е.П.Б., дамы и господа! В некоторых своих письмах она лукавит, кое-что придумывает и преувеличивает, кого-то мистифицирует и обманывает. Однако в посланиях тем, кого знала давным-давно, по своей жизни на Кавказе, она почти не врет, потому что ее приятели, тогда еще молодые умные и образованные люди были самыми лучшими из всех ее последующих друзей и знакомых. Они бродили вокруг нее, как мартовские коты, с восторгом вслушиваясь в каждое ее мистическое слово. Для духовного и искреннего общения с ними не требовалась демонстрация феноменов. Само ее присутствие среди них, свободной в мыслях, сексапильной и очень красивой девушки, уже было феноменальным и будоражащим душу явлением.
Первое время Лёля, оказавшись за границей, изо дня в день, с утра до вечера бродила по кривым улочкам, посещала базары с узкими рядами маленьких лавочек под навесами, сидела в кофейнях, не спуская глаз с серьезных, чем-то озабоченных и курящих кальяны турок, и надолго застывала на мосту из Галаты в Константинополь через Золотой Рог, который соединял Старый и Новый город, — до того восхитительным было зрелище скользящих по голубой глади Босфора рыбачьих лодок и отражающихся в морской воде вилл и дворцов.
Она с детства ходила быстро и легко, немного раскачиваясь, любила широкий мужской шаг. Сказались, вероятно, в выработке этой походки прогулки с отцом, конно-артиллерийским офицером.
По Константинополю она неслась, как скаковая лошадь, точно хотела быть первой на финише и выиграть приз. За ней едва поспевали ее сопровождающие. Она загоняла их почти до упаду, они то и дело останавливались, переводили дыхание, с трудом собирались с силами, чтобы опять продолжать многочасовые экскурсии по городу.
Большое впечатление произвели на нее дервиши, мусульманские бродячие монахи, особенно те, кто обладал даром ясновидения. Путешествие для Лёли началось — лучше не представить. Она описала его в своих романтических рассказах как беззаботное времяпрепровождение, в котором вызревали таинственные и мистические события. Устные рассказы, которые она импровизировала, по ее задумке предназначались в качестве сырого материала для мемуаров о ней. В них она расписывала свою беззаботную жизнь в Константинополе как полную лишений, как изматывающую борьбу за выживание. Она якобы оказалась практически без денег. Надо было что-то предпринять, чем-то на время перебиться. Тогда она, по ее словам, еще не натерпелась от нужды, знала о ней до своего бегства только понаслышке. В Константинополе нищету невозможно было не заметить. Она выглядывала из-за каждого угла на улочках старого города, попрошайничала, выклянчивала кусок хлеба на площадях перед мечетями, воровато суетилась на заваленных фруктами, овощами и мясом базарах. У нищеты был острый и затравленный взгляд, которым она осматривала каждого нового встречного в надежде чем-нибудь поживиться.
Осознав всю трагичность положения, в которое она попала, Лёля, как она рассказывала позднее своим иностранным сотрудникам и почитателям, потихоньку поплакала, заложила кое-что из драгоценностей, перегодила день-другой в номере, не выходя на улицу, и наконец-то решилась попытать счастья в цирке — ведь не зря же она считалась искусной наездницей.
В цирке она была занята в конном аттракционе. На необъезженной лошади необходимо было преодолеть восемнадцать барьеров. В этом аттракционе принимали участие несколько наездников. Двое, самых незадачливых, на ее глазах сломали себе шею. Но разве у нее был выход? Она играла роль так называемой подсадной уткой. Выходила на манеж словно обыкновенная зрительница — испытывать судьбу. Разумеется, в случае удачного преодоления всех восемнадцати барьеров она, дополнительно к своему заработку, получила бы объявленный денежный приз. Но именно это не входило в ее задачу, тогда пришлось бы распрощаться с цирком, идти на все четыре стороны и добывать себе пропитание иным, более традиционным способом.
Лёля должна была преодолеть не все, а наибольшее число барьеров. Она принимала, выходя из зрительского ряда, самый веселый и бесшабашный вид, притворяясь, что ей все нипочем, и с помощью циркового жокея нарочито неловко взгромождалась на взбрыкивающую и поднимающуюся на задние ноги лошадь. Цирк сотрясался от хохота. «Только бы удачно упасть!» — думала она со страхом, улыбаясь во весь рот идиотской улыбкой.
Она с такой силой и решимостью вцеплялась в конскую гриву, что на какие-то секунды лошадь под ней смирялась, и без особого напряжения Лёля, прежде чем свалиться, брала несколько барьеров.