Блаженный Святитель Иоанн Чудотворец
Шрифт:
Но несмотря на дьявольские попытки затмить благодатные лики святых, пробуждающих и вдохновляющих веру христиан, Христос обещал, что врата ада не одолеют Церковь (Мф. 16:18). В случае с блаженным Иоанном бесспорные свидетельства о его святости стали уже столь многочисленны, что обманы и хитрости врага оказались бессильными сокрыть ее. Некоторые православные епископы уже служили полные службы блаженному Иоанну, подтверждающие местные прославления (канонизацию) его как святого.
Нет сомнения, что блаженный Иоанн был послан как дар святости людям в последние времена. В эпоху, когда подделка стала нормой во всех сферах жизни, когда истинный дух Христовой веры оказался столь сокрыт, что большинство забыли и о самом его существовании, блаженного Иоанна можно рассматривать как образец духовной подлинности. Он в определенном смысле мерило, позволяющее судить о том, кто и что в наше смутное время является реальностью. И единица его измерения ничто иное, как чистая христианская любовь, которая присутствовала в блаженном Иоанне и источалась им в изобилии.
Иеромонах Дамаскин (Христенсен), 1993 год .
Часть III. Богословские труды, творения, проповеди
Предисловие. Православное Богословие блаженного архиепископа Иоанна (Максимовича)
Несколько лет тому назад одна Игумения Русской Зарубежной Церкви, женщина праведной жизни, говорила поучение в храме обители в день престольного праздника, на Успение Пресвятой Богородицы. Она слезно умоляла сестер и паломников, собравшихся на праздник, всецело и безоговорочно принимать то учение, которое Святая Церковь нам передает, которое Она с таким тщанием блюла в течение всех веков, и не выбирать для себя, что в нем «важно», а что «второстепенно»; ведь считая себя мудрее Священного Предания, можно и совсем его утерять. Итак, когда Церковь повествует нам в ее песнопениях и через святые иконы, что святые апостолы чудесным образом собрались со всех концов вселенной, чтобы присутствовать при Успении и Погребении Пресвятой Богородицы, мы, будучи православными христианами, несвободны отрицать или перетолковывать это, но должны верить церковному преданию просто и чистосердечно.
Молодой американец, принявший православие и выучивший русский язык, присутствовал при этом поучении. Глядя на иконы, написанные в традиционном иконописном стиле, на которых апостолы изображены на тучах, несущих их к Успению Божией Матери, он как раз сам задумывался над этим вопросом. Спрашивалось, действительно ли мы должны понимать это как чудесное событие или это просто «поэтическое» объяснение собрания всех апостолов к этому событию, или может даже некое оригинальное «идеализированное» изображение вообще не состоявшегося события? (Таковы, на самом деле, вопросы, занимающие некоторых современных «православных богословов»). Слова праведной Игумении глубоко поразили молодого американца-неофита, и ему стало ясно, что есть нечто более глубокое в восприятии и понимании Православия, чем то, что открывает нам наш ум и наши чувства. В то мгновение православное предание передавалось ему не книгами, а живым сосудом, восполненным этим учением и преданием, и необходимо было воспринимать не умом только или чувствами, но прежде всего сердцем, которое таким образом и начало глубже проникаться Православием.
Впоследствии этот молодой неофит познакомился, через чтение и лично, со многими богословски образованными православными христианами. Это были наши современные «богословы», которые учились в православных учебных заведениях и стали «богословам и специалистами». Они обычно охотно поясняли что православно, а что инославно, что важно, а что второстепенно в самом Православии, и некоторые из них гордились своим «консерватизмом» или «традиционализмом» в вопросах веры. Но ни в одном из них не чувствовался авторитет той простой Игумении, которая говорила его сердцу, несмотря на всю свою «богословскую необразованность».
И сердце этого неофита, только начинающего сознательную православную жизнь, жаждало понимания того, как верить, что означало и кому верить. Он был уж очень человеком нашего века и современного воспитания, чтобы суметь просто отречься от своих собственных размышлений и слепо верить всему сказанному ему; да и совершенно очевидно, что православие и не требует такого: ведь сами творения святых Отцов – это живое свидетельство о трудах человеческого разума, просвещенного Божьей благодатью. Но также очевиден и некий недостаток у современных «богословов», которые, несмотря на всю присущую им «логичность», последовательность и знание святоотеческих текстов, не смогли передать дух, характер и обаяние Православия, как смогла простая, неученая Игумения.
Поиски нашего неофита, поиски контакта с истинным и живым православным Преданием, завершились встречей с архиепископом Иоанном (Максимовичем). В нем он нашел и образованного богослова «старой» школы, но в тоже время очень осведомленного о критике такого рода богословия в современной богословской мысли, и который своим чутким умом мог распознать истину, где она могла быть оспоренной. Но в нем было и то, чего не хватало всем богословским «мудрецам» нашего века – простота и авторитетность благочестивой Игумении, которые так поразили сердце молодого Богоискателя. Владыка Иоанн покорил его ум и сердце не потому, что он стал для него «непогрешимым» – в Церкви Христовой нет ничего такого – но потому, что он в этом Святителе увидел пример
Богословские труды владыки Иоанна не принадлежат определенной «школе», в них не видно «влияния» ни одного богослова недавнего прошлого. Правда, владыка Иоанн был призван богословствовать – в таком же смысле, в котором он был призван к монашеству и служению Церкви своим великим учителем митрополитом Антонием (Храповицким), и так же верно, что он полностью освоил стремление своего наставника отстаивать необходимость «возврата к святым Отцам» и к богословию, основанному на моральной и духовной жизни, нежели чисто академическому. Но богословские труды самого митрополита Антония очень различны и в духе, и в самом замысле, и в содержании. Он много вращался в современных ему академическом и интеллигентском обществах, и многие его сочинения посвящены аргументам и апологетике, приемлемым в знакомых ему кругах. В трудах владыки Иоанна, наоборот, совершенно отсутствует апологетика, они не открыты для дискуссии. Он не спорил, а просто излагал Православное учение. Когда была необходимость опровергать ложные учения, (самым ярким примером чего служат его две длинные статьи о софианстве Булгакова), слова Владыки убеждали не последовательностью или логичностью аргументации, а самой силой изложенного им святоотеческого учения и цитируемых текстов. Он обращался не к академической или образованной среде, а к неповрежденной православной совести, и он не говорил о «возврате к святым Отцам», потому что то, что он писал, было просто пересказом и передачей святоотеческого предания, без всякой попытки оправдать или извинить такой подход.
Источники богословия Владыки Иоанна очень просты:
Священное Писание, святоотеческие писания (в особенности великих Отцов IV и V веков) и самое отличающее – православные богослужебные тексты. Последние, которые редко использовались в таком объеме новейшими богословами, указывают на чисто практический, нежели научный подход владыки Иоанна к богословию. Очевидно, что он был полностью поглощен богослужением Православной Церкви и что его богословие вдохновлено этим прямым источником. Вдохновение приходило не во время часов досуга, предоставленные для богословствования, а во время его ежедневного присутствия на всех церковных службах. Он воспринимал богословие как неотъемлемую часть обыденной жизни, и, несомненно, это сделало его богословом в гораздо большей степени, чем формальные богословские занятия.
Следовательно, у владыки Иоанна мы не обнаружим богословской «системы». Нельзя это понимать как «протест» против великих трудов «систематического богословия» XIX в. в России; Владыка, без всяких сомнений, пользовался систематическими катехизисами того времени в своей миссионерской деятельности. (Как делали многие великие святители и Греции, и России в XIX и XX вв., считая эти катехизисы превосходными пособиями для православного просвещения своих народов.) В этом Владыка не следовал моде и не принадлежал к какому-либо течению среди богословов и их последователей ни в прошлом, ни в настоящем, так как они слишком часто чересчур большое значение придают какому-нибудь определенному взгляду на православное богословие. Он в равной степени уважал митрополита Антония (Храповицкого) и его «антизападную тенденцию» и митрополита Петра (Могилу), который якобы был слишком «под влиянием» запада. Когда говорили ему о недостатках этих великих святителей и защитников Православия, Владыка отмахивался и говорил, что это «неважно», потому что он прежде всего думал о великом святоотеческом наследии, которое эти богословы успешно передавали, несмотря на недостатки. Многие современные молодые богословы, часто подходящие к православному богословию слишком абстрактно, теоретически, полемично и односторонне, могли бы поучиться у Владыки.
Для владыки Иоанна богословские «категории» даже мудрейших ученых богословов были «неважны»; точнее, они были неважны, если они не передавали истину и суть дела, а просто заучивались. Один случай, происшедший, когда Владыка был в Шанхае, ярко характеризует свободу его богословского мышления. Однажды, присутствуя на устных экзаменах по Закону Божию старшего класса школы кафедрального собора, он прервал безошибочное перечисление учеником «второстепенных пророков» Ветхого Завета резким и категорическим замечанием: «Нету «второстепенных» пророков!» Понятно, Батюшка-учитель класса обиделся на то, что Владыка подрывает его учительский авторитет, но, наверное, до сегодняшнего дня ученики помнят это кажущееся странным отрицание принятых «категорий», а, возможно, некоторые из них поняли и то, что владыка Иоанн хотел сказать: у Бога все пророки велики и важны, и этот факт гораздо важнее всех «категорий» наших знаний о них, какими бы они не были правильными сами по себе. В своих богословских статьях владыка Иоанн часто таким неожиданным поворотом мысли открывает нам новую сторону или более глубокое значение обсуждаемого предмета. Очевидно, что для него богословие было не просто человеческой, земной наукой, чьи сокровища исчерпываются нашими рационалистическими интерпретациями или в которой мы можем стать самодовольными «экспертами», но было чем-то ведущим к небесному, что должно привлекать наши умы к Богу и небесным реальностям, которые нельзя постичь логическими системами мышления.