Блажий Омут
Шрифт:
— Любовь? — мои брови сами поползли на лоб от изумления.
— Именно, — отозвался Кот, поднырнув под ветку боярышника, которую мне пришлось перешагнуть. — Все беды из-за любви, Лех. Взять хотя бы эту историю с Марией. Или тебя с Вереей.
— Меня? — я притворился, что не понимаю его.
— Тебя, — Кот лукаво мурлыкнул. — Скажи тебе кто, в беде твоя Лобаста ненаглядная, неужто не кинешься к ней на выручку? Иль она за тобой не побежала бы, ежели б ты её пальцем поманил? По любви, Лех. Вся нелепость в жизни творится
— Так с тобой я тоже по любви, мой пушистый друг, — возразил я. — Полюбил тебя ещё слепым котёнком несмышлёным. Помню, как нашёл тебя подле убитой белоратниками матери. Братья и сёстры твои уже с голоду померли, а ты всё за жизнь цеплялся. Я тебя не мог бросить умирать, кроху такую, — я заметил, как дёрнулись уши Кота, но он молча слушал рассказ, который и так уж знал. — Помню, как выкармливал тебя. Сначала козьим молоком. Потом куриной кровью.
Я усмехнулся. Картины былых дней встали пред моим внутренним взором так ярко, будто я снова переживал это наяву.
— А ещё помню, как однажды летом в жару мы шли через поле. Вздумалось мне вздремнуть. А ты заигрался и в сторону отошёл. Сколько тебе было? Месяца три, пожалуй. Просыпаюсь, а тебя нет. А поодаль коршун кружит. И как упадёт камнем вниз, — я почесал в затылке. — Чуть не умер с перепугу, пока до места того добежал. А ты коршуна задушил, как воробьишку, сел сверху на него и ну перья из хвоста выдирать.
Варгин фыркнул. Засмеялся поди.
— Скажи мне, это ли не любовь? — спросил я с улыбкой.
Но мой вопрос повис в воздухе, потому как мы с Котом одновременно заметили почерневшие ветки впереди.
Обгорелые головешки встречались нам всё чаще. А это означало, что мы на верном пути. Вскоре начали появляться участки выжженной травы и сгоревшие до корней кусты. Пожалуй, весь лес не сгорел лишь из-за сырости и близости болота. Тропка здесь обрывалась, и дальше мы пошли по мшистым, пружинящим кочкам.
Ещё четверть часа мы пробирались вперёд, решив, что заблудились и пора поворачивать обратно. Но след оказался не ложным. Мы миновали частое переплетение лозняка и вдруг вышли к трясине. Аккурат к тому месту, про которое и рассказывала накануне староста Томила.
Кожу лица тотчас обдал холодный, гнилостный воздух. Будто нечистая сила дохнула, принюхиваясь.
Чащобу впереди поглотила трясина. Сожрала многовековой лес, не подавившись, и теперь неспешно переварила в своей ненасытной, зловонной утробе. Изуродованные, замшелые деревца, ушедшие в покрытую ядовито-зелёной тиною воду, торчали тут и там. Они будто молили о пощаде, тянули свои искривлённые ветви к серым небесам. Но на них лишь садились вороны, да нарастал слоями бородатый мох, который свисал бурыми патлами до самой воды.
Над затянутой ряской поверхностью возвышались кочки, обманчивые и ненадёжные. Ступи на такую и тотчас увязнешь. А чем сильнее будешь трепыхаться, тем быстрее засосёт тебя илистый зыбун.
Но на мою беду мне нужно было дальше. И я даже точно мог сказать, куда именно.
В отдалении возвышалось раскидистое дерево, чёрное и опалённое. А на нём преспокойно спала та самая огнептица, которая пыталась сжечь Старый Вымол. Только пламень на её теле утих и теперь едва колыхался на рубиновых перьях с золотым отливом. Красавица! Глаз не оторвать! Убивать жаль так, что сердце щемит. Да делать нечего. Или она или селяне.
Я принялся нехотя оглядываться по сторонам в поисках способа подобраться к ней поближе и вовремя заметил шевеление по правую руку от нас.
Оттуда, где камыш сходился особенно плотно, к нам с Котом ползли две кикиморы.
— Глянь-ка, гости у нас, — мурлыкнул варгин. — А с чего бы только две? Остальные где, голубушки? В таком местечке дивном их должна быть дюжина, не меньше.
Я кивнул. Значит, поблизости ещё есть. Ждут своей очереди.
Кикиморы явились ко мне в образе утопленниц, весьма синюшных, но красивых голых девиц, в чьих телах проросла трава и мелкие бледно-жёлтые цветы. Они не заманивали меня, не пытались очаровать. Видать, смекнули, кто я такой. Но обе девицы глядели с неприкрытой злобой. Пытались прогнать меня, значит. Связываться не хотели, но и терпеть на своём болоте не желали.
— Извиняйте, барышни, — я положил руку на рукоять меча и медленно потянул его из ножен. — Но у меня дело к вашей пернатой подруженьке. Уйти не могу никак.
Блеснула зачарованная сталь. А варгин перекатился, принимая настоящий размер.
И тотчас кикиморы преобразились, явив свои истинные обличия. Голубоватая кожа сделалась бугристой и склизкой, как шляпка гриба, налилась угольным цветом. Конечности тварей вытянулись, а из пальцев выросли когти. С шипением распахнулись зубастые, упыриные пасти, в которых прятались лягушачьи языки. А глаза из человечьих вмиг превратились в злые щучьи зенки. Кикиморы зарычали. Но напали не эти две твари, как я и предполагал, а другие.
Как и сказал мой друг, их было не меньше дюжины. И кинулись они на нас со всех сторон. Я успел отрубить руку одной, выпустить кишки второй и снести голову третьей, пока Кот сцепился с четвёртой в зарослях камыша. Краем глаза я успел заметить, как в чёрных водах появляются всё новые и новые головы плывущих к нам кикимор, но даже выругаться не успел.
— Довольно! — прогремел над трясиной зычный мужской голос. — Брысь, стервы!
И твари с визгом кинулись в воду, утаскивая за собой поверженных сестёр. Даже отрубленную голову захватили. Только мы их с Котом и видели.