Бледнее бледного
Шрифт:
Рыжий же их появление у себя под ногами истолковал совершенно неверно, и в страхе, не думая, и совершенно не просчитывая последствия, повел в их сторону только что подобранным с земли посохом.
Под напором рожденного посохом ветра жидкая волосня навершия взметнулась во все стороны и полыхнула жаром, который почувствовала даже Осси, стоящая от аколита довольно далеко. Будто жгучим пламенем лицо в лицо дохнуло. И это более чем в десяти шагах. Можно представить, что же творилось там – в непосредственной от него близости…
Ул умер
Мея просто сдуло с площадки.
Смело. Снесло вместе с мелкими камешками, нанесенной откуда-то сухой пожухлой листвой, и прочим бессмысленным мусором. Только мелькнул перед глазами его кувыркающийся в воздухе силуэт с широко растопыренными лапами. Мелькнул, оставил за собой тающий в сумерках след пепельного дыма, и Мея не стало.
Осси рванулась вправо – к провалу, надеясь на чудо и пытаясь рассмотреть что-нибудь на дне ущелья. Да не что-нибудь, – а Мея. Пусть поломанного, покалеченного, разбитого, но живого.
Тщетно. Слишком темно уже было. И слишком глубоко.
Слишком глубоко даже для мертвого кота…
Выжить после падения с такой высоты он не мог. Да и никто не мог бы. Есть как в жизни, так и в смерти нечто, что сильнее и больше нас. И хотим мы этого или нет, но порой нам приходится с этим столкнуться. Иногда раньше. Иногда позже…
Мей ушел.
Тихо. Безмолвно.
Как всегда мягко по-кошачьи ступая, он перешел из нежизни в смерть, и затерялся на ее бескрайних просторах. На этот раз навсегда…
Словно адский колокол внутри бухнул. Выжигая сердце и выхолаживая душу. Острые иглы предвечной стужи пронзили тело леди Кай и вырвались вовне. И закружился, заплясал в воздухе невесть откуда взявшийся снег. Будто ледяное дыхание смерти дотянулось до этого уголка мира. Из самых своих дальних загробных пределов…
Медленно. Очень медленно поворачивалась от пролома леди Кай.
Медленно и тяжело скользил ее взгляд по площадке и по застывшим на ней фигурам. Вроде и двигались они, а вроде, и нет… Будто снулые рыбы они были. Будто в вязком медовом сиропе вязли.
Вот еле передвигая ноги, чуть сдвинулся в сторону тройки магов огромный вурлок с черной, блестящей, будто вымазанной земляным маслом шкурой. С хорошо заметным усилием рвался он сквозь внезапно охватившее его и всех вокруг оцепенение. Рвался, выбиваясь из сил, кладя на это всю свою мощь до последней капли, а сдвинулся всего-то на волос – не больше…
Вот словно на старой блеклой гравюре замер с широко распахнутыми глазами Магистр Велла. Замер и тянул, тянул на себя приора, застывшего в какой-то нелепой позе с перекошенным от беззвучного крика лицом…
Замерзли звуки. Застыли причудливой отвратительной бахромой растрепанные навершия посохов. Уснули, замороженные молнии в подпрыгнувшем на кочке, но так и не упавшем обратно на землю магическом шаре Шайи. И даже ветер притворился мертвым
За его смерть и за ее боль.
За то отчаяние, которое захлестывало ее всю, не оставляя места ни для чего больше. И не было в ней уже ни капли милосердия, и ни капли жалости. Лишь холодный расчет и черная как наступающая ночь злоба.
А снег все падал и падал, покрывая собой все вокруг. Но как ни старался, не мог он ни спрятать, ни укрыть жуткую боль. Не в его это было силах.
И тогда взошла радуга.
Не в том смысле, что в небе повисло бесполезное разноцветное коромысло, и даже не в том, что контуры всех предметов раскололись, разбежавшись по всем цветам спектра. Нет.
Просто мир стал другим.
Иным.
Цвета стали ярче, богаче и стало их больше. Серая кожа вурлоков не была больше одинаковой, ровной и уныло серой. Она играла и переливалась сотнями – да что там сотнями – тысячами оттенков серого. Живых, подвижных и перетекающих один в другой и в следующий.
Каждая песчинка на земле, каждая выступ и трещина на скале лучились неземными красками, сверкая ярче иного алмаза. Да что там песчинка и трещинка… Сам воздух был напитан краской и наполнен сотнями разноцветных слоев, пронзающих и проникающих друг в друга, закручивающихся сложнейшими запутанными спиралями, но при всем этом не смешивающимися и не теряющими своей чистоты и насыщенности.
Слои эти были и тонкими, как кисея, и густыми и рыхлыми, как задремавшее на земле облако. Они били из земли причудливыми фонтанами и опадали вниз спутанными нитями серпантина, расцвеченными как волосы ангела. Казалось, все в этом мире рождало свою радугу, расплескивая ее в окружающее пространство как ауру, как крик самой жизни.
И ведь не только предметная материальность порождала все это великолепие. Деяния, помыслы, причины и следствия – все это тоже оставляло свой след. Буйство света и разгул красок являлось сутью вещей и явлений, сложнейшим переплетением взаимосвязей вдруг разом открывшееся взору леди Кай. Все, что раньше было сокрыто от понимания под толщей очевидной бессмысленности и бессвязанности вдруг стало явным, логичным и, безусловно понятным. Это было так же, как видеть магию. Только больше – полнее и ярче.
Леди Кай видела щупальца ядовито желтой мысли, расползающиеся по посоху бородатого, одетого в потрепанный походный балахон мага. Видела готовый распуститься бутон темно-фиолетового цветка там, где они переплетались в спутанной бахроме навершия. Что означал этот цветок, и какие беды и несчастья он сулил и готовил, она не знала. Но знала, что ни в коем случае не должна позволить ему раскрыться. И едва только она поняла это, как тут же сверкнул кнутом ослепительный луч, ударивший по набухающему бутону, который в тот же миг осыпался в воздух бледным прахом.