Бледный преступник
Шрифт:
Несколько меньшее по размерам, здание Центрального суда выглядело более привлекательно. Его фасад в стиле необарокко, построенный из песчаника, смотрелся более утонченно и интеллигентно, чем фасад дома напротив.
Трудно угадать, кто из этих двух гигантов окажется победителем, но, поскольку обоим борцам за схватку уже заплачено, не было никакого смысла торчать здесь и ждать конца состязания.
Солнце уже всходило, когда машина въехала в центральный внутренний двор Алекса. Рановато ломать голову над тем, почему Гейдрих приказал
Двое моих провожатых втолкнули меня в комнату для допросов и ушли. Из соседней комнаты доносились крики, что заставило меня призадуматься. Этот ублюдок Гейдрих никогда не сделает так, как следует. Я вытащил сигарету и, начиная нервничать, закурил. Сигарета имела кислый привкус. Зажав ее в уголке рта, я встал и подошел к грязному окну. Из него были видны только такие же окна и антенна полицейской радиостанции на коньке крыши. Я бросил сигарету в банку из-под кофе "Мексиканская смесь", служившую пепельницей, и снова присел к столу.
Все было сделано так, чтобы заставить меня нервничать, чтобы я почувствовал их власть. Вероятно, таким образом Гейдрих надеется скорее получить мое согласие, когда он наконец решит посетить меня. Возможно, он еще сладко спит в своей постели.
Если мне отводилась именно такая роль, то я решил спутать все их карты. Поэтому, вместо того чтобы грызть ногти и стоптать вконец свои дешевые ботинки, метаясь по комнате, я решил заняться саморелаксацией или как там называл это доктор Майер. Закрыв глаза, глубоко дыша через нос и сконцентрировав свои мысли на чем-то простом, я сидел совершенно спокойно. Так спокойно, что даже не услышал, как отворилась дверь. Через несколько мгновений я открыл глаза, с удивлением уставившись на вошедшего полицейского. Тот медленно кивнул.
– А вы не из слабаков, - отметил он, взяв мой журнал.
– Да неужели?
– Я взглянул на часы.
– Я здесь уже полчаса. А вы не торопитесь.
– В самом деле? Простите. Рад, что вы не скучали. Я вижу, вы думаете, что не задержитесь здесь надолго.
– А разве другие так не думают?
– Я пожал плечами, рассматривая нарыв на его шее размером с орех, натертый засаленным воротником.
Когда он снова заговорил, его голос звучал так, как будто он шел у него откуда-то изнутри. При этом подбородок, покрытый шрамами, опускался на его широкую грудь - как у тенора, поющего в кабаре.
– Ну-ну, - сказал он.
– Вы ведь частный сыщик, не так ли? Профессиональная ищейка. Позволено ли мне будет спросить, как вы зарабатываете себе на жизнь?
– А в чем дело? Вам что, перестали регулярно поступать взятки?
– Он заставил себя ответить улыбкой на мои слова.
– У меня все в порядке.
– Вам не скучно работать одному? Вы ведь были полицейским. У вас здесь остались друзья.
– Не смешите меня. Я работаю с напарником, так что у меня есть плечо,
– Ах да, ваш напарник. Должно быть, Бруно Штальэкер, верно?
– Точно. Я мог бы дать вам его адрес, но, мне кажется, он уже женат.
– Хорошо, Гюнтер, я вижу, вас трудно напугать. Хватит ломать комедию. Вас взяли в четыре тридцать. Сейчас семь...
– Если хочешь узнать точное время, спроси полицейского.
– Но вы так и не поинтересовались, зачем вас привезли сюда.
– Думаю, именно об этом мы и говорим.
– Неужели? Предположим, я ничего не знаю. Для такой ищейки, как вы, не составит труда это выяснить?
– Черт возьми, послушайте, это вы разыгрываете комедию, а не я, поэтому не ждите, что я подниму для вас занавес и включу свет. Давайте играйте, а я попытаюсь понять, когда надо будет смеяться и хлопать в ладоши.
– Очень хорошо, - сказал он, его голос стал более твердым.
– Итак, где вы были прошлой ночью?
– Дома.
– У вас есть алиби?
– Да. Мой плюшевый медвежонок может подтвердить, что я лежал в постели и спал.
– А до этого?
– Навещал своего клиента.
– Не можете ли вы мне сказать кого?
– Послушайте, мне это не нравится. Что вы все крутите? Говорите, в чем дело, или я не скажу больше ни слова.
– Там внизу ваш напарник.
– Что он натворил?
– Что он натворил? Он умер.
– Умер?
– Я покачал головой.
– Точнее, его убили. Так мы обычно это называем.
– О Боже!
– сказал я, снова закрывая глаза.
– Да, вы правы, Гюнтер, это мое представление. Но я надеюсь, что вы мне все-таки поможете с занавесом и светом.
Он ткнул указательным пальцем в мою окоченевшую грудь.
– Так что давайте не увиливайте, отвечайте.
– Вы безмозглый осел! Вы думаете, я в этом замешан? О Боже, это был мой единственный друг. Когда вы и ваши друзья-умники из Алекса услали его в какую-то дыру в Шпреевальде, я единственный помог ему оттуда выбраться. Только я понимал, что, хотя он и относился к нацистам с прохладцей, он все-таки хороший полицейский.
Я с горечью покачал головой и снова выругался.
– Когда вы его видели в последний раз?
– Прошлой ночью, около восьми часов. Я оставил его на автомобильной стоянке за театром "Метрополь" на Ноллендорфплац.
– Он работал?
– Да.
– Что он делал?
– Выслеживал одного типа. Вернее, наблюдал за ним.
– За тем, кто работает в театре или живет в близлежащем доме?
Я кивнул.
– Так все-таки за кем же?
– Я не могу вам этого сказать. По крайней мере, пока не могу. Я должен посоветоваться со своим клиентом.
– Которого вы мне, конечно, тоже не назовете. Вы думаете, вы священник? Это убийство, Гюнтер. Или вы не хотите поймать убийцу вашего напарника?