Бледный преступник
Шрифт:
– Правда?
– ухмыльнулась она.
– Нам много чего нельзя. Нельзя это, нельзя то. Сейчас все запрещается. Но, если ты не можешь делать запретные вещи, пока молодая, и получать от них удовольствие, какой смысл вообще рисковать?
Она откачнулась от стены и вышла из комнаты.
"Вот сучка", - подумал я, следуя за ней в гостиную.
Она шумно затянулась, как будто всосала ложку супа, затем пыхнула на меня еще одним кольцом дыма. Вот бы схватить ее за волосы и закрутить их вокруг ее смазливой шейки!
– И вообще, - сказала
Я рассмеялся.
– А что, я произвожу впечатление такого барахла, который только и может курить дешевые сигареты?
– Нет, не производишь, - заявила эта нахалка.
– Как тебя зовут?
– Платон.
– Подходящее имя. Ну что ж, Платон, можешь меня поцеловать, если хочешь.
– Ты ведь не потаскушка, правда?
– А разве ты не слышал кличку, которую придумали для девочек из Лиги? Лига немецких матрасов. Товар повседневного спроса для немецких мужчин.
Она обвила руками мою шею и выдала несколько кокетливых гримас, которые, вероятно, долго разучивала перед зеркалом.
Но, несмотря на молодость, ее дыхание имело какой-то затхлый привкус. Из любезности я ответил на ее поцелуй, сжав руками ее юные груди и ощущая под пальцами упругие соски. Затем обхватил ее пухлую попку влажными ладонями и притянул поближе. Ее наглые глазенки еще больше округлились, и она прижалась ко мне. Но, признаюсь, меня это не соблазнило.
– Платон, ты умеешь рассказывать сказки на ночь?
– захихикала барышня.
– Нет, - сказал я, еще крепче сжимая ее руками.
– Но я знаю массу страшных сказок. Таких, в которых злые тролли варят заживо и пожирают красивых, но испорченных принцесс.
Во взгляде ярко-голубых наглых глазенок промелькнуло сомнение, я задрал ей юбку и стал стаскивать трусики, тогда-то улыбка и самоуверенность окончательно сползли с ее физиономии.
– О, я бы тебе мог рассказать много таких историй, - мрачно произнес я.
– Историй, которые рассказывают своим дочкам полицейские. Ужасные и отвратительные, от которых девушкам снятся кошмары, а их отцы только рады этому.
– Прекрати!
– Она нервно засмеялась.
– Ты меня пугаешь.
Теперь уже окончательно сообразив, что все идет не так, как она думала, девчушка судорожно попыталась натянуть трусики, но я все-таки сдернул их вниз, обнажив гнездышко у нее между ногами.
– Они радуются, потому что их красивые маленькие дочки будут бояться заходить в дома к незнакомым мужчинам, чтобы не наткнуться на злого тролля.
– Пожалуйста, господин, не надо, - жалобно произнесла она.
Я шлепнул ее по голому заду и оттолкнул от себя.
– Считай, что тебе повезло, принцесса: я сыщик, а не тролль, а то бы тебя превратили в кетчуп.
– Вы полицейский?!
– судорожно глотнула она, и у нее из глаз чуть не брызнули слезы.
– Именно так, я - полицейский. И если ты еще раз попадешься мне и будешь изображать начинающую шлюху, я уж позабочусь, чтобы твой отец хорошенько
– Да, - прошептала она и быстро натянула трусики.
Я поднял с пола кучу старых рубашек и полотенец и сунул ей в руки.
– А теперь марш отсюда, пока я сам тебя не выставил.
Она в ужасе вылетела из моей квартиры, как будто я был самим Нибелунгом.
Я закрыл за ней дверь, но запах и ощущение этого аппетитного маленького тела и неудовлетворенное желание преследовали меня так долго, что мне пришлось выпить и принять холодную ванну.
Похоже, в этом сентябре кругом разгорались такие страсти, которые дымились, как проржавевший взрыватель, готовый рвануть в любую Минуту. Вот если бы и горячую кровь судетских немцев в Чехословакии можно было бы так же легко успокоить, как я успокоил себя!
Полицейские знают, как растет преступность в жару. В январе и феврале даже самые отчаянные преступники сидят дома в тепле. Позже, в тот же день, читая книгу профессора Берга "Садист", я удивился, как много жизней было спасено только потому, что холод и сырость помешали Кюртену выйти на улицу. Однако девять убийств, семь покушений на убийство, сорок поджогов - довольно внушительное число.
По словам Берга, Кюртен рос в семье, где насилие было привычным, он стал преступником в раннем возрасте; совершил ряд мелких краж и отсидел несколько раз в тюрьме. Затем в возрасте тридцати восьми лет женился на женщине с сильным характером. У него всегда были садистские наклонности: он мог мучить кошек и другую бессловесную тварь. Теперь же ему приходилось держать себя в узде. Но когда жены не было дома, Кюртен уже не мог сдерживать себя и шел совершать жуткие садистские преступления, за что и приобрел страшную славу.
Берт пишет, что садизм Кюртена носил сексуальный характер. Семейные обстоятельства создали благоприятную почву для сексуальных отклонений, а его предыдущий жизненный опыт только способствовал их развитию.
В течение двенадцати месяцев, отделявших арест Кюртена от казни, Берг часто общался с ним и обнаружил в нем таланты и незаурядный характер. Он был умен, обаятелен, обладал отличной памятью и острой наблюдательностью. Но Берг подчеркивал внушаемость Кюртена. Еще одна примечательная черта тщеславная гордость, которая проявлялась в заботе о своей внешности и в том, как он водил за нос дюссельдорфскую полицию - столько, сколько хотел.
В заключение Берг делал не очень приятный вывод для любого цивилизованного члена общества: Кюртен не попадает под определение сумасшедшего по статье 51, его действия были не вынужденными и не преднамеренными, а откровенно и неподдельно жестокими.
Но если это все еще можно было как-то переварить, то от чтения Бодлера я стал чувствовать себя, как бычок на скотобойне. Не требовалось особого воображения, чтобы согласиться с фрау Калау фон Хофе - этот довольно мрачный французский поэт очень верно изобразил психику таких, как Ландрю, Горман или Кюртен.