Бледный всадник, Черный Валет
Шрифт:
Когда глаз приобрел прежние блеск и прозрачность, ювелир положил его на маленькую черную подушечку и повернул зрачком к двери. «Берегись дурного глаза!» — предупредила Фельдмана одна старая карга, заглянувшая в лавку в поисках зубных протезов. Глупое суеверие, но слова старухи оставили след…
Проглотив малокалорийный завтрак, Яков взялся за обработку лезвия от безопасной бритвы с надписью «schick». Он убрал зазубрины, соскоблил пятна ржавчины и прикрепил лезвие к стальной цепочке. Шлюхам должно понравиться. Шлюхи любили все блестящее и опасное… Впрочем, Фельдман мог и ошибаться — в этом заключались непредсказуемость торговли и профессиональный риск.
Он почти завершил
(На самом деле ювелир считал, что наличие куклы придает лавке хоть какую-то индивидуальность. Это привлекало клиентов — особенно мужского пола. Хотя и проблем с «манекеном» было немало. К вечеру кукла теряла упругость, и старику приходилось дважды в день подкачивать воздух старым велосипедным насосом.)
Так вот, Фельдман почти закончил примерку, когда дверь лавки с грохотом распахнулась. На пороге возникла фигура, живо напомнившая Якову то, что он безуспешно пытался забыть, а именно, поганые старые денечки. Подобные дегенераты расхаживали тогда повсюду и везде чувствовали себя хозяевами. На них не находилось управы; они сами были и законом, и судьями, и палачами. Они бесцеремонно выбирали себе любую жертву. Им нравилось убивать. Они получали удовольствие, причиняя боль и страдания. Чем чудовищнее страдания, тем больше кайф… Они были хуже шакалов — изощренные в убийствах и все же бесконечно тупые твари, осквернявшие землю своим присутствием. Они будто появлялись на свет не из женского чрева, а из какой-то клоаки, неутомимо плодившей ублюдков.
Увидев одного из них, Яков Фельдман содрогнулся.
Валет набрел на ювелирную лавку совершенно случайно. Было около полудня. Он недавно сытно откушал в «Пивной шейке» и пребывал в относительно благодушном настроении. Применительно к Валету это означало, что он готов был простить многое потенциальным врагам и даже впал в легкую сентиментальность. Мария обслужила его по высшему разряду, а он считал, что хорошая работа нуждается в поощрении.
Ей-богу, смешные существа эти бабы! По опыту он знал — подавляющему большинству из них не все равно, что там болтается в ушах или на шее. Так почему бы не потешить дурочку? Может быть, это разогреет ее еще сильнее? Впрочем, сильнее вроде некуда…
Войдя в тесное помещение с низким потолком, Валет остановился и присвистнул. Даже он не ожидал увидеть в захудалой ювелирной лавчонке эротическую сцену: полностью одетого старикашку, обнимавшего молодую грудастую бабенку, на которой из одежды была только цепочка с бритвенным лезвием.
Когда глаза чуть привыкли к полумраку, Валет разглядел, что бабенка не дышит, хотя воздуху в ней хватало с избытком. Старичок вовсю работал руками. Грудь мертвой, симпатичной и внешне цветущей молодухи упруго вибрировала. Это придавало ситуации особую пикантность. А у дедушки вдобавок было хмурое лицо. Дедушке близкий контакт явно не доставлял удовольствия…
Валет мгновенно смекнул, что резиновое изделие в сложенном виде легко поместится в его походном рюкзаке и поможет скрасить одинокие многодневные переходы,
— Эй, мужик! — сказал Валет. — Я хочу купить это. — Он ткнул большим пальцем в куклу.
Никто не сумел бы догадаться, что игрок разговаривает своим самым дружелюбным тоном. От звуков его голоса мороз шел по спине. Было очень похоже, что в глотке у него сидит карлик-контрабасист и дергает корявыми пальцами за полусгнившие голосовые связки.
Сперва Яков Фельдман ничего не ответил. Он молча отступал, пока не оказался по другую сторону прилавка. Здесь он почувствовал себя гораздо увереннее — главным образом из-за близости заряженного крупнокалиберного обреза, с помощью которого можно было свалить лошадь выстрелом в корпус. Заодно ювелир обрел дар речи.
— Зачем тебе женская побрякушка, сынок? — спросил Фельдман почти ласково.
При слове «сынок» волна могильного холода обдала его внутренности. Лучше бы он этого не произносил! Старика передернуло во второй раз. Не иначе как сама судьба пожаловала сегодня в лавку, чтобы напомнить ему: ничто не проходит бесследно, а некоторые вещи действительно непоправимы…
Тем временем правая рука ювелира подбиралась к шейке приклада. Яков полагал, что это происходит совершенно незаметно для клиента. Однако он трагически ошибался.
— Ты не понял, мужик, — сказал Валет ОЧЕНЬ терпеливо (его благодушие еще не улетучилось окончательно; только глаза начали стекленеть, напоминая чем-то искусную подделку, лежавшую на витрине). — Я говорю про бабу. И вряд ли ты трахал мою мамашу. Так что не называй меня сынком.
Фельдман проглотил слюну, скопившуюся во рту. У слюны был мерзкий привкус железа. Или страха, который не только въелся во все поры тела, но, кажется, намертво впечатан в код ДНК.
— Это инвентарь, сынок, хотя навряд ли тебе известны такие слова. Не продается.
Валет понял, что сделка не состоится, намного раньше. Кое в чем он был догадлив до ужаса. Его терпение достигло градуса, за которым начинались чудеса стоицизма.
— Слушай, козел. Ты вполне обойдешься своей правой рукой. Иди тренируйся!.. Шлемил. — Валет добавил это словечко, зная только, что оно ругательное.
«Твой последний выход, старый дурак!» — успел подумать Фельдман без тени сожаления. У него вдруг появилась неоспоримая уверенность в том, что он подзадержался на этом свете. Он был жалким анахронизмом, живым ископаемым, обреченным на гибель. Не осталось никаких точек соприкосновения с дурацким и бесчеловечным миром, в котором заправляют скоты вроде этого «покупателя». Зачем жить, когда дерьмо победило? Он, Яков Фельдман, ничего не потеряет, кроме мучительных воспоминаний и тоски. Если и впрямь существует загробная жизнь, то где-нибудь его ждут жена и единственный сынок. Там, где нет старости и смерти, насилия и мерзости, им будет хорошо втроем. Так чего еще желать?
«Мести», — шепнул ему кто-то в самое ухо.
Фельдман был полностью согласен с бесплотным советчиком.
Для своих лет он двигался потрясающе быстро. О том, что сделает с ним мощная отдача, думать было некогда, да и поздновато. Прежде он репетировал только в условиях, далеких от реальности. Дважды его грабили, но до стрельбы дело ни разу не доходило — Фельдман был благоразумен. Вероятно, излишне благоразумен для человека, потерявшего все то, что действительно достойно любви и жалости? И об этом теперь тоже не стоило думать…