Блестящее одиночество

Пятигорская Людмила

Детектив вздохнул, убрал руку с лица и поднял на меня голубые пронзительные глаза: «Но вы ведь должны были видеть кого-то еще в сквере в ту ночь?» — «Да полно — лисы, белки…» Внезапно следователь побелел как стена — побелели даже глаза, которые стали прозрачными, — и саданул кулаком по моей тумбочке с такой силой, что склянки и банки разлетелись по всей палате. «Прекратите пороть чушь!» — заорал он. Я как-то сжалась, притихла, и вдруг… «Да! — воскликнула я. — Еще проскакали два всадника на лошадях!» — «Всадника?» — ласково

спросил он, но этот его ласковый голос проник холодком в сердце. «Ну нет, ну эти, ну как их, — затараторила я. — Полисмены! Полисмены на лошадях! Ночной дозор!» — «Так, так, теплее…» — он резко нагнулся и, широко расставив ноги, уперся в колени ладонями. «Они объехали вокруг сквера два или три раза, а потом исчезли в том переулке, который ведет к кладбищу… — и, предвидя его вопрос — Ничего подозрительного я не заметила. Они тихо переговаривались, до меня долетали отдельные фразы…» — «Ну?!» — он схватил меня за руки. «Да я же вам говорю — ничего особенного, так, ерунда какая-то: „достала вся эта хренотень“, „к бабке ходить не надо“ и прочее». Детектив разжал пальцы, откинулся на спинку стула и еле слышно спросил: «What?» И тут до меня дошло. Я прошептала: «Полисмены говорили по-русски…» Следователь приблизил ко мне лицо — его глаза совсем почернели — и, испепеляя меня взглядом, произнес: «Английские полицейские по-русски не разговаривают». И вдруг как заорет: «Дура! Что ж ты раньше молчала, Агата Кристи?!!!» Кровь ударила мне в голову, запульсировала в висках, и я в ужасе пролепетала: «Эти русские… они приходили за мной… убийство миссис Хамильтон — страшная, трагическая ошибка…» Глаза детектива сверкнули серым стальным холодом. «Так, дальше», — промолвил он. Я кивнула с готовностью и лихорадочно затараторила: «Наряду с посланиями миссис Хамильтон, я получала письма на русском, в которых мне угрожали расправой, ссылаясь на „общее прошлое, не подлежащее погашению“, и на то, что я этому прошлому изменила, предав его публичной огласке… Но я всерьез к письмам не отнеслась, я считала, что меня кто-то разыгрывает, потому что якобы мне „писавшие“…» Тут я запнулась, и меня обдало таким опустошающим страхом, что кровь отхлынула от лица и застыла, сковав сердце ледяным обручем. «…Они не совсем люди… то есть совсем не люди… это такие жуткие существа без жалости и без души, называемые „лягушатниками“, которых вообще-то… нет… я их только для книжки придумала…» Брови детектива поползли вверх, да там и остались. «Well done», — медленно проговорил гость. «…Теперь вижу, как преступно я ошибалась… миссис Хамильтон мертва… а это значит… что они уже здесь… и не будет от них спасения…» На этом я выдохлась и замолчала. К горлу подкатила тоска — сокрушительная, сродни смертной. Повисла долгая пауза. Гость смотрел на меня расширенными, светящимися в полумраке глазами, как если бы хотел, чтобы дурное видение, заодно с «лягушатниками», растворилось в воздухе и исчезло.

Вдруг его щеки начали раздуваться, по телу прошли судороги, и он, согнувшись, гомерически захохотал. Он хохотал

так заразительно, что начала смеяться и я. Он пытался остановиться и, затаив дыхание, в отчаянии замирал, но его настигал очередной приступ. По лицу следователя текли слезы, он вытирал их платком, тяжело сопел и — снова взрывался от хохота. В палату заглянула испуганная медсестра и увидела, как детектив, держась за бока, покатывается со смеху.

Он вывел меня из больницы потайным ходом. Светало. По улицам низко стелился туман. Было промозгло и холодно. Следователь, окинув взглядом мое больничное одеяние, набросил мне на плечи пиджак, и мы пустились на поиски открытой ночной забегаловки.

Я сидела и, грея руки о горячую кружку с чаем, ломала голову по поводу второго — неизвестного мне — вопроса, обещанного детективом. Выпив залпом, одну за другой, три чашечки кофе и промокнув губы салфеткой, следователь заговорил: «Чтобы не оставаться перед тобой в долгу, я тоже тебе расскажу одну маленькую историю. Она случилась недавно, не далее как на прошлой неделе. Двое русских заказали грузовое такси и назвали адрес в Surrey. Они перевозили старинные напольные часы. И все было бы хорошо, но водителя смутил запах. Высадив русских, которые потащили в гараж свою ношу, он позвонил в полицию…» У меня возникло довольно неприятное ощущение дежа вю — об этих часах, называемых на острове «grandfather’s clock», я помнила из какой-то другой жизни. Меня захлестнула волна жара, я скинула с плеч пиджак, отбросив его на соседний стул, и, перегнувшись через столик, прошептала детективу на ухо: «… а я все знаю… вместо механизма полисмены обнаружили в часах неизвестный труп… А потом и русские были найдены мертвыми…» Следователь пронзил меня взглядом и, отчеканивая каждое слово, произнес: «Отчего же неизвестный? По полученным нами сведениям…». И тут — я прозрела. «Боже! — закричала я, схватившись за голову. — Как же я раньше не догадалась? Теперь ясно — ведь вы принесли показать мне ее снимок! Это — миссис Хамильтон!!!» — «Отнюдь, — спокойно сказал следователь, — это — один человек, упомянутый твоей книге, о котором я и намерен с тобой поговорить…» — «Где же тогда миссис Хамильтон?» — воскликнула я в полной растерянности. «Местонахождение покойной старушки — теперь дело десятое. Важно довыяснить основное… Let’s get the ball rolling…» Он сощурил глаза и нехорошо улыбнулся.

А подброшенный пистолет все-таки выстрелил. Пуля вошла в колено моего мужа, но он ничего не почувствовал и нажал на курок еще раз, держа сигарету наготове. Вторая пуля прошила белку, сидевшую на подоконнике, и вылетела в открытое окно. Меня там не было, так как я была арестована и проходила подозреваемой по делу о «grandfather's clock» и трех трупах, но говорят, что товарки устроили белке пышные похороны с пивом и сухарями.