Блин и зеленая макака
Шрифт:
— А что такого? У моего дедушки подмышки седые.
— От горя.
— Почему?
— Так в книжках пишут: «В ту ночь он поседел от горя». Под мышками.
— Ой, девочки, от обезьян всякие тропические болезни бывают. СПИД тоже раньше был обезьяньей болезнью, а потом как-то на людей перешел.
— Да ну ее, эту макаку, мне в бассейн пора.
— А мне в музыкалку.
— Ага, забоялась!
— Не забоялась, а просто связываться не хочу. И потом, Суворова нас не звала.
— Ничего, не прогонит.
—
— А я ей — в рыло!
— Садюга ты, Князь, — обезьянку бить!
— Не бить, а воспитывать. Животные понимают только кнут и пряник.
— Да ты сам-то что-нибудь понимаешь, кроме «в рыло» и «баксов»?
— Как хотите, а мне эта макака без интереса. Маленький я, что ли?
Когда восьмой «Б» подошел к Валькиному подъезду, от класса осталось меньше десятка самых бесстрашных и любопытных. По пути к ним пристал гимназист-второклашка Ванечка со скрипкой. Его хотели прогнать, но Блинков-младший заступился. Ванечка был известный во дворе охотник за шпионами. Если он и не поймал ни одного, то исключительно потому, что шпионы в их дворе не водились. Зато Ванечка, занимаясь таким нелегким делом, выработал редкую для малявки наблюдательность. Он уже дважды помогал Блинкову-младшему в его расследованиях.
Не дожидаясь лифта, компания взлетела к Суворовым на третий этаж. Кто-то позвонил, и за дверью сразу же раздался звон бьющегося стекла.
— Тише! — крикнула Валька. — Бегу, не звоните!
Князь из вредности потянулся к звонку, но Орел и Дэ вцепились ему в руки.
Дверь открылась. У Вальки было зареванное лицо, на щеках краснели одинаковые царапины — по три на каждой, как будто она специально раскрасилась под индейца.
— Ни себе чего! — охнул Князь. — Ну вы хоть ее повязали?
— Не-а. Она в шкафу сидит. В посудном. Дзынь-тарарах! — Макака подтвердила Валькины слова звоном стекла.
— Облаву надо, — авторитетно заявил Князь. — Группу захвата. Операцию «Вихрь-антитеррор».
— Нет, с животными надо лаской, — сказала Валька, осторожно пробуя пальцем свои царапины. — Она и так перепугалась. Мы с Надькой сманивали ее, сманивали… Бананы берет, а в руки не дается.
— Откуда она взялась?
— Да какой-то Нинкин поклонник подарил.
— Наверное, обезьянка без него скучает, — предположила Ирка Синицкая. — Надо звонить ему, чтобы взял ее обратно.
Суворова безнадежно махнула рукой:
— Думаешь, Нинка его знает? У нее все время кто-нибудь торчит у подъезда: то плакат просят надписать, то подарки тащат. Нинка ничего не берет, кроме цветов, а на макаку запала. Она сама к ней в руки пошла.
— А где Нина?
— На съемках. Она из-за этого меня и вызвала — боялась Маню одну оставить.
— Ее Маня зовут?
— Этот тип сказал, что Маня. Только ей по барабану: мы
Вздыхая и разглядывая в зеркало царапины, Суворова начала рассказывать о макакиных подвигах.
Пока фотомодель была дома, Зеленая Маня вела себя как ангелочек. Она обнимала Нину своими детскими ручонками, лезла целоваться и пыталась искать у нее в голове блох. (Разумеется, блох у фотомодели не было — просто так выражается обезьянья любовь.) Но едва Нина стала собираться на съемки, как в Маню вселился бес. Она почувствовала, что новая хозяйка уходит, и старалась ей помешать изо всех обезьяньих сил.
Нина отделалась порванными колготками и выскочила за дверь. Тут и началось. Макака разбила почти все, что билось, оборвала почти все, что обрывалось, и сломала многое из того, что ломалось. Остальное она изгрызла или загадила.
— Они там с Надькой, — закончила Суворова, показывая на дверь своей комнаты. — Надьку она еще терпит, а меня видеть не может. Ребята, заходите по одному. Может, кто-нибудь ей понравится?
Классные красавицы Ирки, Кузина и Синицкая, ревниво переглянулись. Наверное, каждая сравнивала себя с Ниной Су и прикидывала, сможет ли понравиться макаке.
— Я первая, — сказала Синицкая, поправляя перед зеркалом прическу.
Среди девчонок считалось, что у нее роскошные волосы, хотя Блинков-младший не замечал особой роскоши. Подумаешь, жесткие и курчавые как проволока (нужно ли говорить, что сыщик любил Кузину?).
— Погоди, я тебе апельсинчик с кухни принесу, — сказала Валька. — Бананами она уже облопалась.
Вооружившись апельсином, Синицкая изобразила на лице самую сногсшибательную из своих улыбок и пошла покорять макаку.
Восьмой «Б» приник к двери.
— Ма-аня! — слышалось оттуда. — Ма-аня, Манюня!.. Надь, вроде отзывается.
Ломакина почему-то не отвечала.
— Маня, Маня, на, на!
— Кажется, идет! — заглядывая в щелку, счастливым голосом сказала Суворова. — Апельсин взяла… Ой!
Блинков-младший так и не понял, кто завизжал: Синицкая или макака. Скорее всего обе, но кто-то громче. Зазвенела разбитая посуда, с грохотом упал стул, и Синицкая выскочила в коридор. На щеке классной красавицы багровели три царапины, как у Суворовой. В знаменитых волосах торчала банановая кожура.
Рыдая, Синицкая бросилась к зеркалу. Валька хватала ее за руки. Она чувствовала себя виноватой.
— Ир, ну ничего страшного, Ир! Надо только перекисью прижечь, а то вдруг у нее под ногтями зараза.
Услышав про заразу, девчачья половина компании дружно попятилась к выходу.
— Тащи перекись! — заголосила Синицкая. — И пускай теперь Кузина идет! Что, мне одной разукрашенной ходить?!
— Нет, это не девчачье дело, — вступился за свою Ирку Блинков-младший.