Ближайший родственник

Рассел Эрик Фрэнк

– Да, а кажется, что уже десять.

– И вы что же, ничего не предпринимали, чтобы смыться отсюда?

– Ничего особенного, – согласился ригелианин. – Но и этого было достаточно, чтобы расстреляли сорок человек.

– Сочувствую, – искренне сказал Лиминг.

– Не бери в голову. Я прекрасно понимаю, каково тебе. Первые недели – самые тяжелые. Одна мысль, что тебя посадили на веки вечные, может свести с ума, если не научиться воспринимать ее философски. – Он огляделся и заметил здоровенного охранника,

несущего караул у дальней стены. – Пару дней назад этот лживый боров хвастал, что на планете уже двести тысяч заключенных, и еще добавил, что через год их будет два миллиона. Надеюсь, что он до этого не доживет.

– Я отсюда свалю, – сказал Лиминг.

– Как?

– Пока не знаю. Но все равно свалю. Не гнить же здесь заживо. – Он с надеждой ожидал чего-то от собеседника – например, что и другие чувствуют то же самое, или, может быть, едва уловимого упоминания о грядущих переменах, намека, что и он сможет принять в них участие.

Поднимаясь, ригелианин пробормотал:

– Что ж, желаю удачи. Тебе понадобится много сил.

Так ничего и не открыв, он засеменил прочь.

Раздался свисток, охранники заорали:

– Меро, фаплапы! Амаш!

На этом все закончилось.

Следующие четыре недели Лиминг часто беседовал с тем же ригелианином и с двумя десятками других, получая от них кое-какие отрывочные сведения. Но все они становились странно уклончивы, стоило ему поднять вопрос об освобождении. Они были дружелюбны, даже сердечны, но неизменно держали рот на замке.

Однажды, беседуя с одним из них, Лиминг спросил:

– Почему нужно обязательно разговаривать со мной украдкой и шепотом? Ведь охранникам, похоже, до лампочки, когда вы болтаете между собой.

– Тебе еще не устраивали перекрестного допроса. Но если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы сказали, и будут особенно интересоваться, не хочет ли кто-нибудь устроить побег.

Лиминг сразу же ухватился за милое ему слово.

– Да ведь побег – как раз то, ради чего стоит жить. Если кто-то хочет попытаться, я, быть может, смогу помочь. Я опытный космолетчик, а это что-то да значит!

Но собеседник сразу же охладил его пыл.

– Ничего не выйдет.

– Но почему?

– Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.

– Например?

– Мы заплатили тяжелую цену за то, чтобы узнать – попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Какая-нибудь подсадная утка обязательно выдаст. Или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.

– Но ведь я-то не подсадная утка и не болван? Я не такой кретин, чтобы самому отрезать себе путь к свободе.

– Так-то оно так, – согласился ригелианин. –

Да только заключение диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь ввели: план побега – исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность – это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил. И они ни на миг не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному космолетчику.

– Значит, я сам по себе?

– Боюсь, что так. Ты в любом случае сам по себе. Мы спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.

– Что ж, тогда я распрекрасно помогу себе сам! – сердито бросил Лиминг.

На этот раз первым ушел он.

Он томился в неволе уже тринадцать недель, когда учитель преподнес ему сюрприз, можно сказать, фейерверк. Заканчивая урок, который отличался от других разве что особой тупостью Лиминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.

– Вам, вероятно, нравится рядиться в одежды идиота. Что же, по-вашему, я тоже идиот? Как бы не так! Меня не проведешь – вы усвоили гораздо больше, чем прикидываетесь. Через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.

– Повторите, пожалуйста, – попросил Лиминг, изобразив на лице растерянность.

– Через семь дней вас будет допрашивать комендант.

– Меня уже допрашивал майор Клавиз.

– Это было на словах. А теперь Клавиз мертв и у нас нет никаких записей ваших показаний.

Дверь за ним захлопнулась. Принесли кашу и желтушный шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки – вполне съедобная пища. Подошло время прогулки.

– Мне сказали, что через неделю меня пропустят через мясорубку.

– Не бойся, – успокоил его ригелианин. – Им ведь прикончить тебя – раз плюнуть. Их удерживает только одно.

– Что же именно?

– У союзников пленных тоже хватает.

– Да, но ведь чего не знаешь, того не жалеешь.

– Всем зангам придется крепко пожалеть, если перед победителями откроется перспектива обменять живехоньких пленников на сгнившие трупы.

– Вот тут ты прав, – согласился Лиминг. – Для такого случая было бы неплохо заиметь девять футов веревки и услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.

– Было бы неплохо заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, и чтобы она гладила меня по голове, – вздохнул ригелианин.

– После двух лет полуголодного существования тебя еще не оставляют такие мысли? Хотел бы я увидеть тебя в лучшей форме.