Ближе к истине
Шрифт:
«На русских мужчин в городе на рынке устраивали облавы именно по национальному признаку». — Это картины из отчета о поездке в Грузию журналиста О. Супруненко. В «Экспресс — хронике».
Над городом траурная тишина. Оглушительная, благостная. Теперь можно перевести дух, расслабиться, отогреться и отоспаться наконец. Выпить с женой по стаканчику.
За детей. За вечную, несбывшуюся мечту их. И за приемыша Андрея — беглеца. Где обретается мальчишка! Нашелся бы, вернулся бы. Простил бы ему все. Только бы вернулся! Оно, конешно, — сиротская доля горькая! Она что горб — навечно дадека. Привязалась, што репей, безотцовщина, безматеринство. Ну чем мы тебе, Андрюха, не папка з мамкою? Чего бегаешь? Куда бегаешь? От кого? Чего боишься? Или я тебе не прощал твои проказы и грехи? Или не понимаю, што вины твоей нет в твоем сиротстве? Вертайся к нам. Куплю тебе черкеску, шапку — кубанку, В казаки
Да! Ищу дела. Не могу без дела. Да! Ищу справедливости. Не терплю несправедливость. Да! Хочу добра. Желаю добра каждому. Надо мной потешаются за мою такую терпимость. А что делать? Такой я. Такая моя организация. Такой у меня Бог. И такая к нему молитва. Я говорю, Господи! Если есть у человека капля доброты, сделай так, чтобы она обернулась океаном! Но, Господи! Если в человеке злобы бездонный колодец, сделай так, чтоб он пересох. Если человек блукает — выведи его на ровную дорогу. Но, Господи! Если человек сам себе выбрал кривую дорожку, оброни его'р пропасть.
Перед пропастью стоят эти ребята, што за спинами бойцов пришли в город. Или того хуже — сидели за камнем, ждали, пока другие сделают дело, а потом явились не
запылились. Победители! Выпячиваются. Безобразничают. Сбежались пострелять, поживиться, понасильничать? Для кого война горе, для них добыча. Сколько еще меж нами садистов, любителей поиздеваться, грабануть, пошарить по брошенным домам. Гиены войны! Откуда они? Жили вроде тихо, смирно. Смотрели друг другу в глаза. И, кажется, знали друг друга насквозь. Оказывается, не знали. Не знали, что среди нас ходят люди, которые накапливали в себе злобу. Они исподволь, незаметно и раздули кровавые очаги, чтоб дать выход своим зверским наклонностям. Если это так, то, Господи, разверзни перед ними пропасть, оброни их в геенну огненную. Ибо избавиться от бешеных собак можно одним способом — уничтожить их.
Прости, Господи!
Но если ты дал миру зло, то благослови и управу на него. Возмездие. Что надо этим хлопцам? Чего слетелись, словно воронье на падаль? Или без них мало горя на земле? Или боятся, что заржавеет их подлое ремесло — кутить, бузить, безобразничать, насиловать и убивать? И сколько их таких?! Их отлавливают, приводят в комендатуру по одному, по двое, а то и целыми шайками. В комендатуре делают внушение и отправляют в родные города и веси.
Одних отправляют, другие прибывают. Да сколько ж можно?! Или ты бездонная, Матушка Русь? Ни днем, ни ночью нет от них покоя. Ты уж прости меня, жена, моя старушка! Через меня и ты забыла, что есть покой. Через меня вся жизнь твоя — сплошное ожидание — что отчибучит еще твой Толян? Куда еще дернет его заполошная судьба? Иссушила, истерла тебя постоянная тревога за меня. Провожая утром на службу, ты никогда не знаешь, вернусь ли вечером живым. Деля со мной хлеб сегодня, ты никогда не знала, будет ли у нас хлеб завтра. Живя со мной под одной крышей, ты никогда не была уверена, что завтра у нас с тобой будет эта крыша. Зато ты знала (одна только ты знала!), что мне ничего не надо в этом мире, что я могу отдать с себя последнюю нитку. Меня всю жизнь обирали, обманывали, обкрадывали, но у меня снова и снова все было. Меня били, убивали, но я все жив и жив. Мне за полста лет, а я все жив. Жизнь без устали бросает меня в ад, а я, как Феникс, возникаю из пепла.
Ты, одна только ты, знаешь все это, видела все это. Ты одна понимаешь отчего это и почему. И не осуждаешь.
Всю горечь мою и всю сладость жизни моей ты испила вместе со мной. Я твое проклятие, я и молитва твоя. Горе и радость. Слезы и улыбка. Блеск и нищета. Зло и добро. Любовь и ненависть. Надежды и крушение.
Ты, дна только ты у меня. Да Родина моя беспечальная.
Не обессудьте, люди!
Не всегда понимал я вас. Но чаще — вы меня. Не потому, что я или вы непонятливые. Просто жизнь наша диктует нам правила игры. Мы принижены ею. Вернее, теми, кто правит нами. В древности человек зависел от Природы. Теперь мы зависимы больше друг от друга. От этих самых п завил игры. Главное из которых — выгода. Я же и зд зсь гк переч чый. Не ищу выгоды И получаек ч — иду как бы против течения, глажу против шерсти. За эго жизнь и колотит меня. Но я не обижаюсь на нее. Я научился «держать удар». Научился и сдачи давать. У меня и удар, и реакция — дай Боже каждому.
Есть у жизни один «прием», против которого я бессилен. Жалость к людям. Они подчас не ведают, что творят. Мне жаль таких. Я жалею и прощаю. В этом мое утешение и беда!
Утешение потому, что Бог тоже жалеет и прощает. Значит, это от Бога. Беда потому, что за мою жалостливость жизнь ко мне безжалостна. Нуда ничего. Перебьюсь. За битого двух небитых дают. И потом, мне дано понимание того, что, отдавая, я больше имею, чем теряю. Смешно? В том-то и дело! Вот тут-то меня и не понимают многие. И потешаются надо мною, и ругают, и клянут. Мол, юродивый! Забывают, что от юродства до святости один шаг. Потому как обделены Богом в порыве к благодеятельности. А больше ищут выгоду в жизни. Не понимая простой божьей истины, что не всякая выгода выгодна. Что прогадывая, человек остается в выгоде на самом деле. Ибо то, что отделилось от тебя, не тянет карман, не тяготит душу. Отданное возвращается сторицей. Истинно так! Но эту истину люди почему-то часто забывают и часто
погрязают в трясине сиюминутной выгоды. Мало того — удивляются, возмущаются, негодуют, когда видят непохожих на себя. Я у них прослыл чудаком, забавным дедом. Хотя именно за это они чтут меня и тянутся ко мне. За мою бескорыстность. Чтут и посмеиваются про себя. Знаю. Такова доля жалостника. Она — и судьба его. Наш век обозначил ее циничной формулой — ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Эта формула становится чуть ли не главной в нашей жизни. По этой формуле, предчувствую, уготовано и мне наказание. Эта мысль почему-то вступила в голову сегодня с ночи. И спать не дала. Видно, предчувствие. Хотя ничего такого вроде не предстоит. Отрядил ребят патрулировать по городу. Наказал не давать спуску хулиганам и мародерам. Они, молодцы, четко сработали — доставили целую шайку разгулявшихся молодцев. С ними расхристанную пьяную девицу. Ну ее-то надо отпустить. С ребятами будет мужской разговор. Пусть посидят в холодной, остынут немного. Но что это? Она возвращается? И не одна — с нею Волк (Люпус) в обнимку. Гранаты в руках. И в этот момент легонько так сжалась душа — неужели она? Смертушка моя? Без страха, без дрожи в сердце. Чуть только сжалась душа. Не зря, видно, с ночи вступила в голову мысль: ни одно доброе дело…
Ну что ж! Раз тому быть, то не миновать. Надо быстро во двор. В здании опасно.
— Саша! Возьмите с ребятами их на прицел. А мы…
Короткая схватка, и девица обезоружена. И Волку заломили руки. Но тот как-то изловчился, успел выдернуть чеку, и граната покатилась под ноги. Шум, свалка. Народ. Много милиции: ребята выскочили из здания. Зря! Если рванет, многих сегодня не дождутся дома. До взрыва секунды. Разбежаться не успеют. Да и никто не видит, ч" о смерть под ногами. Взглянул на нее, на ту, которая принесла ему смерть. Это за то, что велел отпустить: распущенные волосы, искаженное лицо. Ребята крутят ей руки. Зачем же так жестоко? — подумалось. А глаза шарят по земле: где она, проклятая?!! Где? Вот!!! Нагнулся. Схватил. Выпрямился. Окинул взглядом двор: люди! Сколько же их побьет сейчас! И кинуть ее проклятую некуда. Единственный выход накрыть собой. Разнесет? Ну да. Но зато не достанет многих. И…
И осталось всего одно мгновение, чтобы окинуть мысленным взором свою «непутевую» жизнь Так, говорят,
бывает перед смертью. Говорят! А как на самом деле — никто не знает. И никогда не узнает. И в этом случае тоже. Он прижал гранату к животу и согнулся. В следующий миг его не стало. Он ушел в Бессмертие.
ПРИЧАЩЕНИЕ
(Почти лирический отчет о поездке группы кубанских писателей в станицу Вешенскую на 90–летие Шолохова)