Близнец
Шрифт:
Возможно, ему стало известно о банковском счете… И он знает номер его и реквизиты банка, они записаны в черной записной книжке…
Так он болезненно фантазировал у себя дома, на своей холостяцкой квартире, а назавтра в гостинице «Минск», в номере 211, подполковник госбезопасности, одетый в цивильный костюм, при галстуке от «Кристиана Диора», говорил ему следующее:
— А знаете ли вы, что на ваше имя существует счет в одном южнокорейском банке? Уже много лет находится на депозите крупная сумма в американских долларах. Наросли очень
— Не знаю, — быстро, слишком быстро ответил Василий, а я рассмеялся и вполне задушевно молвил:
— Знаете, знаете! Ведь отец рассказывал перед смертью…
— Ну если вам все известно, то незачем и расспрашивать! — начал горячиться Василий. Он все еще не понимал, как ему повести себя…
— А я и не спрашиваю. Я передаю информацию. Счет и реквизиты, кстати, можете переписать, мне они ни к чему.
И я протянул Василию черную записную книжку, открытую на развороте, где на правой странице четкими латинским буквами и крупными цифрами были обозначены реквизиты и номер банковского счета.
Я усадил брата за письменный стол, сам пристроился в креслице рядом, закурил сигарету (оказывается, я курил белый «Marlboro») и с великим любопытством стал разглядывать его.
Все, что ни делал я, выходило у меня уверенно, по-военному четко, неспешно: доставал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, придвигал брату стул, вынимал сигареты и закуривал… Но еще за мгновение до каждого из этих действий я не знал, что буду их производить, не ведал, что черная книжечка лежит в левом внутреннем кармане пиджака и что произнесу перед Василием следующие слова весьма торжественным тоном:
— Вот мы и встретились, брат. Мы когда-нибудь должны были встретиться! Хотя бы раз в жизни.
— А вы действительно мой брат? — был задан вопрос.
— Да, — ответил я. — Но с этим одновременно нам нужно усвоить, что я есть ты (давай перейдем на «ты»), а ты есть я. То есть мы одно целое, но существуем разделенными — в двух разных состояниях.
Теперь — пересеклись. Но если с тобой все ясно: Василий Викторович Немирной, по паспорту — Мирный, — со мной, брат, все намного сложнее. Многое остается неясным, даже для меня самого.
— В чем неясность?
— Очевидно, я существую в том же виде, в каком существуют призраки. А точнее — подпитываюсь от того вида не известной еще нам энергии, которая обеспечивает некоторым людям способность подвергаться всяким трансам, наваждениям и одержимости.
— Не очень-то понятно…
— И мне тоже. Я пытаюсь сейчас объяснить то, что происходит со мной в моей жизни. Мне только одно доподлинно известно: я есть, я существую. Но мне неизвестно, какой я, как на самом деле выгляжу.
— Ты выглядишь вполне прилично.
— Это одна видимость. Я же говорю: одержимый… До вчерашнего вечера мне ничего не было известно о существовании подполковника. А сегодня — вот я перед тобой, сидим, беседуем.
Он лишь представляет меня — он одержим мной. Почему, как это происходит во мне, я не могу
— А что же с ним происходит? — спросил Василий и не без тайного удовольствия фамильярно ткнул указательным пальцем в грудь подполковнику.
— Как видишь, ничего особенного, — ответил тот, добродушно усмехаясь, отчего на разъехавшихся щеках его обозначились симпатичные ямочки. Я вполне благополучный одержимый.
— Но такое у тебя происходит не первый раз, я полагаю…
— Разумеется. Всю жизнь происходит, сколько помню. И все из-за твоих фантазий, брат. Кем только я не был по твоей милости…
— Но что происходит с теми, в которых ты… как бы это сказать… поселяешься?
— Не знаю. Никогда этим не интересовался. Должно быть, ничего особенного не происходит. Если, конечно, нас не убивают или мы сами не умираем.
— А что, неужели и такое бывало?
— И такое бывало. Это у кого какая судьба.
— Ну а что с тобой происходило при этом? — Здесь таился главный вопрос для Василия; он снял с головы кожаную кепку, осторожно положил себе на колено, потом закрыл глаза…
— Я словно впадал в забытье на какое-то время, а потом вновь оказывался в чьей-нибудь другой шкуре. — Был мой ответ.
— Значит ли это, товарищ подполковник… — воскликнул Василий.
— Брат, — поправил я его.
— …значит ли все это, брат, что ты настоящий феномен бессмертия?
— Ну подполковник-то когда-нибудь умрет.
— Это понятно. Бог с ним. Но я о тебе… Ты-то как? Неужели, братец, ты будешь существовать вечно?
— Этого я как раз не знаю, брат.
О многом еще мы тогда говорили с братом, и я открыл ему главное, к чему пришел совершенно самостоятельно, — что у каждого человека есть две жизни, внешняя и внутренняя, и проживание их, как правило, не совпадает, происходит параллельно. А может быть, здесь речь идет о том, что у каждого есть близнец, такой же, как и я. Но иногда параллельные судьбы пересекаются — получается единая жизнь, и тогда говорят: вот великий талант, феноменальная личность, гений.
Я, зарожденный в колбе, не пугаюсь мысли о смерти и в то же время не испытываю благоговейной любви к жизни. К последней я отношусь спокойно, как и к смерти. Имея разнообразные внешние обличия, беспрерывно сменяющие друг друга, я все же обладаю одной-единственной внутренней личиной, неким человеческим невидимым лицом, обращенным к свету, — опять-таки к свету!
В ту встречу выяснилось, что у меня с братом существует не только метафизическая связь, но и душа у нас общая и то самое, что является содержанием краткосрочной земной биографии писателя, принадлежит и мне. Моего же собственного душевного достояния, личной страсти, цели иль высшего предназначения на Земле нет и не может быть. Я всего лишь призрачный близнец своего брата, кочующий по чужим жизням, по разным странам, временам, камням, деревьям и птицам, но с нашей общей с братцем неповторимой душой.