Блокада снится мне ночами
Шрифт:
Долго длился этот первый большой немецкий налёт. Залива видно не было, только едкий запах пороха доходил до нашего берега, да прибивало куски пепла, гонимые ветром. Было ощущение, что город Кронштадт погиб. С тяжёлым сердцем ушли мы с берега. До самого вечера доносились до посёлка звуки разрывов. Ночью ветер стих, а со стороны залива встало розовое зарево пожара.
Следующий день был тихий. Мы пришли на берег и удивились:
Опасаясь, как бы вчерашний немецкий налёт не повторился, мы перегнали лодку: мимо дамбы, за мыс, в нашу лагуну, где был так называемый коровий пляж. И хотя день был спокойным, всё равно мы, потрясённые виденным вчера, в море не пошли. Но на следующий день, под вечер, перемёт всё-таки поставили, правда, уже под нашим берегом, между седьмым фортом и Горской. Перемёт поставили в потёмках, и на утро нужно было проверять его тоже рано. Кто знает, как себя поведут немцы?
Ушли в море рано утром, ещё в темноте. Ветра не было, вставало удивительно чистое и красивое небо. Никто не стрелял, будто и войны не было. Я догрёб до перемёта, и дядя Гена начал его выбирать. Перемёт был живцовым, на семьсот крючков, протяжённостью километра четыре. Выбирали мы медленно и долго, то и дело поглядывая в сторону Петергофа.
Уже высоко поднялось солнце, стало хорошо пригревать, я снял куртку. Дядя Гена вынул последние крючки, наклонился за борт сполоснуть руки, вытер их, как всегда, о передник, сел на корму, закурил. А я развернул лодку и стал грести к берегу. Под ногами лежала пойманная рыба, но сегодня я был к ней как-то равнодушен. Мои мысли всё время возвращали меня к тому страшному дню. И потом, что же случилось с чайками? Ведь с того страшного дня их совсем не было видно на нашем берегу.
Вёсла ритмично опускаются в воду, оставляя после каждого гребка круги, расходящиеся на воде. Прошли «Птичий
камень», скоро пойдут камыши, а там и наш берег. Мы привыкли грести с дядей Геной в такт, никогда в движении вёсел не путаемся, и сегодня он на корме, напротив меня, длинными руками гребёт вёслами в поддавки, направляя лодку к берегу. Обычно он разговорчив, с ним интересно, на обратном пути он всегда рассказывает мне разные истории, но с того страшного дня мы с ним оба стали молчаливыми.
Проходим высокие камыши, уже просматривается
Вся прибрежная полоса – необычно белого цвета, как будто покрыта снегом. Я нажимаю на вёсла, ещё взмах, ещё. Дно лодки цепляется за грунт, уже мелко. Дядя Гена встаёт на корму, я опускаю вёсла, встаю на банку, чтобы лучше всё разглядеть – и комок подступает к горлу.
Вот они, смелые чайки! Это они вступили в тот день в неравный бой с врагами и погибли. Ветер пригнал их к нашему берегу, где каждый день встречали они восход и заход солнца. Как героев качает их сейчас плавная прибойная волна. Сколько же их! Так вот почему так осиротел залив!
Мы поставили лодку на якорь, взяли рыбу и пошли на берег через кладбище чаек.
Дня через два, также утром, прибило к берегу тела матросов, погибших в тот роковой день. Матросы были в тельняшках, но воедино сливались с белыми чайками.
Днём из Кронштадта пришли шлюпки. Моряки бережно уложили своих братьев на днище, чтобы предать их тела земле в родном городе. А на песчаном берегу прибрежные волны ещё долго оплакивали высокий порыв белоснежных чаек и безымянных матросов.
< image l:href="#"/>После обстрелов к нашему берегу прибивало тела погибших матросов
Я провожал отца на фронт. Он обернулся в последний раз. За всю войну от него не было вестей. Только похоронка
Молодой матрос умер на рассвете. Утром я показывал морякам дорогу на Горское кладбище
Отца провожали 5 августа 1941 года. Он пришёл со скаткой через плечо, в старых солдатских сапогах, в обмотках. Мама дала ему продукты и по старому обычаю перекрестила на дорогу. Мы думали, что провожаем его ненадолго
Конец ознакомительного фрагмента.