Блокада. Книга пятая
Шрифт:
— Может быть, тебе известно, как завершить ее хотя бы теперь? — ехидно спросил Крюгер. — Может быть, вы, господин оберст-лейтенант, владеете ключом к немедленной победе?
«Ключ? — мысленно подхватил Данвиц. — Да, почти такой же вопрос задал я тогда в поезде самому фюреру. И он ответил мне не задумываясь. Ответил одним словом: „Жестокость!“ Но разве я не следовал этому указанию? Разве не вешал пленных? Разве не шагал вперед и вперед по колено в крови? Нет, я свято выполнил приказ фюрера. И все же Петербург еще недосягаем…»
— Что же будет дальше? —
— Ну, ты снова повторяешь свой третий вопрос, — усмехнулся Крюгер. — Я по нему уже высказался. Могу, однако, добавить: что будет, а вернее, как быть дальше, предстоит обсудить на совещании начальников штабов армейских групп и армий, воюющих на Восточном фронте.
— Бреннеке едет на это совещание? — снова оживился Данвиц.
— Ты догадлив.
— А разве фюрер не может решить этого сам?
— Он хочет выслушать мнение начальников штабов…
Все смешалось в голове у Данвица. Реальность переплеталась с иллюзиями. Испытавший на себе всю силу сопротивления советских войск, всю ненависть советских людей, он не мог не замечать противоречий между замыслами Гитлера и действительностью. Но как только Данвиц отдавал себе отчет в этих противоречиях, иллюзии тотчас же брали верх. Он мгновенно становился прежним Данвицем, верящим в сверхчеловеческие возможности фюрера, в непременное конечное торжество его воли. Даже тот факт, что война, которой, согласно предначертаниям Гитлера, предстояло победоносно завершиться два, максимум два с половиной месяца назад, продолжалась с нарастающим ожесточением, даже это не поколебало слепой веры Данвица.
Он стоял, облокотясь о край стола, обитого зеленым сукном, пытаясь разобраться в хаосе своих мыслей, и не мог. В нем только сильнее закипала злоба.
Это была спасительная злоба, потому что она снова и снова подсказывала Данвицу простейший ответ на неразрешимые вопросы: «Всему виной генеральские интриги! От них не спасся фюрер. От них не убереглись и такие, как Крюгер. В то время как мы проливаем кровь за фюрера, эти тыловые прихлебатели за пять месяцев войны из капитанов превратились в полковников. А спеси сколько! А апломб какой!»
— Послушай, Данвиц, — прорвался опять сквозь размышления голос Крюгера, — наверное, ты сейчас стараешься понять: зачем я тебе все это говорил?
Данвиц вздрогнул: ему показалось, что Крюгер прочел его мысли.
А тот продолжал:
— Не старайся искать сложные причины. Все очень просто. Мы были связаны одной веревкой в Глейвице. Нас связывает и многое другое. — Крюгер развел руки, будто пытаясь объять это необъятное «другое». — Кто знает, как сложатся в дальнейшем наши судьбы. Сегодня я поддерживаю тебя за локоть, а завтра, глядишь, такая возможность появится у тебя. Так вот, сейчас я плачу тебе свой товарищеский долг… — И, приблизившись к Данвицу почти вплотную, перешел на полушепот: — Ты едешь в Растенбург. Не наговори там лишнего. Умерь свое рвение. Спрос на козлов отпущения никогда еще не был так велик, как теперь. А когда есть спрос на козлов, не всегда удается сдобровать и резвым
— Благодарю, — с недоброй усмешкой откликнулся Данвиц. И, желая изменить тему разговора, спросил: — Значит, мы летим вместе?
— Ты же сказал, что тебя берет Бреннеке? А у меня еще есть здесь дела на день или два. Впрочем, не исключено, что мы встретимся в Растенбурге. Я живу в зоне номер три.
— Тогда прощай, — сказал Данвиц и протянул Крюгеру руку.
Тот задержал ее и переспросил многозначительно:
— Ты все понял? У тебя нет больше вопросов?
— Все, — высвобождая свою руку, ответил Данвиц. — Впрочем, еще один вопрос: ты никогда не видел, как бурят землю?
— Что?
— Как бурят землю… — отрешенно повторил Данвиц. — Буром. Впрочем, прости. Все это не имеет никакого значения. Прощай.
— До свидания. И помни мой главный совет: постарайся остаться в Растенбурге.
— Каждому — свое, — сказал Данвиц и направился к двери.
…На улице было темно и пустынно. Дул холодный ветер. Навстречу Данвицу неторопливо двигалась группа военных. Блеснул луч карманного фонарика. Один из военных отделился от группы и преградил дорогу Данвицу:
— Хауптман Шумахер, комендантский патруль. Прошу предъявить документы.
Данвиц раздраженно просунул руку под борт шинели, вынул из нагрудного кармана кителя свое удостоверение и протянул капитану. За спиной капитана появился солдат, подсветил фонариком.
— Прошу прощения, господин оберст-лейтенант, — почтительно произнес капитан и сдвинул каблуки сапог. Однако привычного щелчка не получилось, на каблуки налип снег.
Возвращая удостоверение, капитан позволил себе вольность, заговорил почти фамильярно:
— Чертовский холод, господин оберст-лейтенант… Сейчас хорошо сидеть дома, в тепле.
— Сейчас, хауптман, хорошо сидеть в землянке, а еще лучше в окопе, — резко ответил Данвиц и зашагал, не оборачиваясь, дальше.
Дверь в гостиницу была заперта, и Данвицу пришлось позвонить. Через минуту ему открыл все тот же розовощекий ефрейтор Кирш. Широко улыбаясь, поздравил:
— С победой, господин оберст-лейтенант! Вы, конечно, знаете, что взят Тихвин. Хайль Гитлер!
При этом Кирш с такой силой выбросил вперед руку, что она, казалось, неминуемо должна была оторваться от туловища.
Данвиц небрежно махнул рукой в ответ, будто отгонял надоедливую муху, и молча направился к лестнице, застланной такою же красной ковровой дорожкой, как и в штабе фон Лееба.
— Смотрю, все проживающие у нас офицеры вернулись, а господина оберст-лейтенанта нет и нет, — услышал он за своей спиной воркующий голос Кирша; тот неслышными шагами поднимался следом за ним. — Я уже начал беспокоиться…
— О чем? — не оборачиваясь, бросил Данвиц.
— О, господин оберст-лейтенант, здесь надо быть очень осторожным! В лесах сотни, может быть, даже тысячи партизан. Не проходит и дня, чтобы до нас не долетали слухи…