Блокада. Книга пятая
Шрифт:
— Грозили расстрелом?
— Господин… господин большевик, — сказал, вставая, обер-лейтенант, — я готов засвидетельствовать честным словом немецкого офицера, что обращение с нами было вполне корректным. Нам обещали, что отправят в лагерь для военнопленных и вернут в Германию, как только кончится война.
— В какой части вы служили, обер-лейтенант?
— Третья рота, четвертый полк, — отчеканил Браун.
— А вы, лейтенант?
— Третья рота, четвертый полк.
— Отлично. Кто командир
— Оберст-лейтенант Данвиц, — ответил Браун.
— Следовательно, оба вы без всякого давления утверждаете, — резюмировал Ходоренко, — что вас ни к чему не принуждали, обращались с вами хорошо, кормили удовлетворительно. Так, обер-лейтенант Браун?.. Так, лейтенант Бисмарк?
Немцы кивнули.
— Я прошу вас ответить.
Немцы поочередно произнесли: «Яволь!»
— Теперь у меня вопрос к лейтенанту Бисмарку. В найденной у вас записной книжке… — Ходоренко сделал паузу и, обращаясь к батальонному комиссару, сказал: — Разрешите?
Тот вынул из нагрудного кармана кителя потрепанную книжку и передал ее Ходоренко.
— …В вашей записной книжке, — продолжал Ходоренко, листая страницы, — есть такие слова, написанные по-русски. Читаю: «Прошу, не стреляй в меня. Отправьте к вам в плен. Я вашего языка не понимаю». Когда и кем написаны эти слова?
Немец молчал.
— Повторяю, — сказал Ходоренко, — не хотите — не отвечайте… Но это ваша книжка?
— Да, — глухо ответил Бисмарк.
— Вы показали эту страницу нашим бойцам, когда вас захватили. Верно?
— Да.
— Но как же вы написали это, не зная языка?
— Это… написал не я.
— Кто же?
— Один русский, — едва слышно произнес Бисмарк.
— Громче, пожалуйста! Наши товарищи не слышат.
— Один русский. Пленный.
— По вашей просьбе?
— Да.
— Как же вы не побоялись, что он может рассказать о вашей просьбе кому-либо из ваших начальников?
— О! — с неожиданным оживлением воскликнул немец. — Это было исключено.
— Почему?
— Через пять минут его расстреляли.
— За что?
— Он был комиссаром!
— Из чего вы это заключили?
— Звезда. Красная звезда. Вот здесь. — И немец показал на рукав своего мундира.
Неясный глухой звук, точно один тяжелый вздох, пронесся но комнате.
— Вы командовали расстрелом?
— О нет, нет! — испуганно крикнул Бисмарк.
— Кто же?.. Я спрашиваю: кто? — громче повторил Ходоренко.
— Лично командир полка Данвиц, — после паузы ответил Бисмарк.
— Значит, вы были уверены, что рано или поздно попадете в плен? Почему?
Немец молчал.
— Хорошо, можете не отвечать. Тогда другой вопрос: когда сделана эта надпись?
— Не так давно. Зимой.
— Почему именно теперь вам пришла в голову мысль о возможности
— Потому… потому… — забормотал немец и вдруг неожиданно истерически закричал: — Потому что все это превратилось в пытку! Мы слишком много времени стоим под Петербургом! В снегу! Без теплой одежды! По нам бьет ваша тяжелая артиллерия! Почти каждые сутки мы недосчитываемся солдата или офицера, их похищают ваши разведчики! Я ведь тоже человек!..
«Ты мерзавец, негодяй, дикий волк! — хотелось крикнуть еле сдерживающемуся Валицкому. — Ты захотел купить себе жизнь у человека, идущего на казнь. Обреченного на смерть только за то, что у него была красная звезда на рукаве! Негодяй!..»
— Успокойтесь, — подчеркнуто хладнокровно произнес Ходоренко.
Немец перестал всхлипывать. Люди, сидящие за столом, смотрели на него, и в глазах их было презрение.
Ходоренко спросил:
— Есть ли у кого еще вопросы?
Никто не ответил, и тогда подал голос Валицкий, спросил по-немецки:
— А этот комиссар… Он просил пощады?
— О нет! — обрадованно воскликнул Бисмарк.
— Как вы думаете — почему? — едва сдерживая волнение, спросил Валицкий снова.
— Это же исключалось… господин… господин… — немец занялся, растерянно глядя на солдатскую шинель Валицкого, которую тот так и не снял, — господин полковник, — закончил он неожиданно. — Комиссары никогда не просят пощады!
Немец произнес эти слова так, будто искренне удивлялся, как этот странный русский офицер без знаков различия в петлицах, но, судя по возрасту, наверное же полковник, не понимает таких элементарных вещей.
— Тогда еще один вопрос, — не унимался Валицкий. — Вам известно, что ваш однофамилец предупреждал немцев об опасности войны с Россией?
— Мой… однофамилец? — растерянно переспросил Бисмарк, и лицо его расплылось в улыбке. — Но это же было очень давно! И никто этого не помнит.
— Мы… вам… напомним, — жестко произнес Валицкий и сжал кулаки.
Ходоренко посмотрел на него предостерегающе.
— Не будем вдаваться в историю, — сказал он и, снова обращаясь к немцам, спросил: — Может быть, у вас есть к нам какие-нибудь вопросы?
— У меня, если позволите, мой господин, — сказал долго молчавший Браун. — Вы… всегда так едите?
Ходоренко пожал плечами.
— Как именно? — переспросил он. — Вы хотите сказать — всухомятку?
Переводчик стал переводить, но на слове «всухомятку» запнулся.
— Trocken essen, — неожиданно громко подсказал Валицкий.
— Нет, я хотел спросить другое, — возразил Браун. — Нам говорили, что в Петербурге люди умирают от голода, пожирают друг друга…
Ходоренко бросил мгновенный острый взгляд на сидевших за столом, и те дружно рассмеялись.