Блокада. Трилогия
Шрифт:
Консьерж клевал носом в своей клетушке. Жером, заготовивший для него довольно увлекательную легенду (в ней фигурировал месье Кальвани, проживавший на шестом этаже, его двоюродный брат из Лиона и некая молоденькая актриса кабаре на Пляс Пигаль), пожал плечами и вошел в подъезд. Поднялся по темноватой лестнице с выщербленными ступенями на третий этаж. Огляделся — на площадку выходили еще две двери, за каждой из которых могли прятаться агенты гестапо. «Я становлюсь параноиком», — мрачно подумал Жером и нажал бронзовую кнопку звонка.
Где-то
Ничего не происходило. Не было слышно ни шаркающих шагов, ни бормотания «уже иду, подождите». На лестничной площадке царила тишина. Под прицелом глазков, через которые могли наблюдать за ним гестаповцы, или, на худой конец, соседи, хотелось втянуть голову в плечи.
Жером позвонил снова.
Щелкнул замок.
На пороге стоял Гурджиев — заспанный, в пижаме и домашних тапках, которые явно были ему велики. При ходьбе такие тапки должны неизбежно щелкать задниками по полу. Как старикан ухитрился подойти к двери неслышно, Жером так и не понял.
— А, — сказал маг сиплым голосом, — это опять ты.
— Вы приглашали меня, — Жером вежливо поклонился. — Сказали, что если я надумаю дослушать вашу историю до конца, то могу прийти. Как видите, я пришел.
— Не вовремя, — буркнул Гурджиев. Его седые усы уныло обвисли. — Я болен.
Теперь Жером заметил лихорадочный блеск черных глаз старика. У Гурджиева, по-видимому, был жар.
— Вам нужна помощь? — спросил он, стараясь, чтобы его участие не выглядело фальшиво. — Может быть, какие-то лекарства? Я могу достать…
— Нет, — отрезал маг. — Лекарства не нужны. Это все Луна. Ты же не можешь уничтожить Луну, парень?
Жером покачал головой.
— Вот видишь. Просто уходи и оставь меня в покое. Мне, видно, пришло время умереть.
— Вряд ли, — сказал Жером. — От простуды в наше время не умирают.
Как он и предполагал, старик немедленно рассвирепел.
— Ты что, доктор? Откуда знаешь, что у меня простуда? Я что, чихаю? Скажи, я хоть раз чихнул? Может, у меня насморк? У меня что, нос красный?
— У вас горло болит, — перебил его Жером. — Вот здесь. Это фарингит. Я могу достать аспирин и фуроцилин для полоскания.
— Слушай, — сказал Гурджиев по-русски с сильным кавказским акцентом, — откуда узнал, а?
Жером тяжело вздохнул.
— Учился когда-то на врача, — ответил он по-французски. — Потом понял, что это не мое и стал археологом. Может быть, вы все-таки позволите мне войти?
Маг хмыкнул и сделал шаг назад.
В квартире Гурджиева пахло пряностями и сандалом. Откуда-то доносилась негромкая музыка — слегка заунывная, и в то же время завораживающая. Комната, в которой оказался Жером, была почти пуста — на полу лежал роскошный восточный ковер, в углу на мраморной тумбе стояла расписанная цветами и павлинами китайская ваза.
— Ну, теперь-то ты мне скажешь? — требовательно спросил Гурджиев.
— Скажу —
— Зачем я понадобился советской разведке, вот что!
Жером усмехнулся и покачал головой.
— Меня просили передать вам привет.
— От кого? — скривился Гурджиев.
— От Ивановича.
Несколько секунд старик непонимающе смотрел на Жерома.
— От Ивановича? Постой, постой…
Он вдруг покачнулся и оперся рукой о стену.
— Вам плохо? — встревожился Жером.
— Нет! — рявкнул Гурджиев. — Просто голова закружилась — такое бывает, когда Луна слишком близко подходит к Земле. Так ты говоришь, привет от Ивановича?
— Да, — подтвердил Жером. — От него лично.
— Садись, — старик махнул рукой на ковер и первым уселся на него, скрестив ноги по-турецки. — Рассказывай все подробно.
Жером последовал его примеру, подобрал ноги под себя.
— К сожалению, я не могу ничего добавить. Если откровенно, я даже не знаю, кто такой Иванович. Я думал, это условная фраза…
Гурджиев подергал себя за усы.
— Я ведь говорил тебе, что ты идиот? Так вот, ты действительно идиот. Какая же это условная фраза? Я разве похож на шпиона? Ивановичем звали моего лучшего ученика в Тифлисе, моего самого лучшего, самого способного ученика. Ни один из здешних ему в подметки не годится. А знаешь, почему? Все эти французы, англичане и американцы слушают слова, которые я произношу, и думают, что чему-нибудь научатся. А Иванович смотрел, как я говорю! Смотрел, как я двигаюсь! Подражал даже моему дыханию! Трубку начал курить, потому что я курил тогда трубку! Он был совсем молодой, но уже знал, что слова не важны! Слова, парень, вообще не важны! Все, что мы можем понять, все, что говорит нам природа, все, что говорит нам Господь Бог, есть в музыке, есть в движении!
Старику на глазах становилось лучше. Даже глаза его теперь блестели не от лихорадки, а от возбуждения.
— Жаль, что он учился у меня так недолго. Но ему мое учение пошло на пользу. Я слежу за его успехами, парень.
— Правда? — вежливо спросил Жером. Ему не терпелось перейти к делу. Каждая лишняя минута, проведенная в этой квартире, казалась ему недопустимой роскошью.
— О них, знаешь ли, в газетах пишут. Правда, немцы все перевирают, но умный человек может и из бочки лжи выцедить капельку правды.
— И кто же это — Иванович?
Гурджиев посмотрел на него, как на умалишенного.
— Я же сказал тебе — мой лучший ученик. У меня был в Тифлисе небольшой кружок единомышленников. Мы изучали суфийскую мудрость, священные танцы… Ты любишь танцевать?
— Да, — честно ответил Жером. — Но не знаю ни одного священного танца.
— Я мог бы тебя научить… но ведь тебе… или, правильнее сказать, Ивановичу, другое от меня нужно?
— Вы совершенно правы. Я должен расспросить вас о двух немцах. Карле Хаусхоффере и Дитрихе Эккарте. Вы же их знаете?