Блокада. Запах смерти
Шрифт:
Раз в три дня Софья уходила на рынок и возвращалась с человеком Деда, тащившим за ней многокилограммовые сумки с продовольствием и спиртным. Все свободное время, за исключением сна и еды, они отдавали любовным утехам под звуки классической музыки и русского романса. Говорили мало. Цыган наслаждался женским телом, не рассчитывая на какую-либо взаимность со стороны девушки, понимая, что она была любовницей Деда и сейчас просто выполняла его указание. Софья поначалу делала вид, что отдается Ваньке лишь по обязанности, но спустя несколько дней перестала себя сдерживать и скрывать, насколько ей с ним хорошо. Цыган сразу почувствовал перемену, польстившую
Однажды утром, разбуженный очередной сводкой с фронтов по радио, Ванька не выдержал и спросил лежащую рядом подругу об ее отношениях с Дедом. Девушка, к удивлению Цыгана, не захотела говорить об этом, а когда Ванька продолжил расспросы, заплакала. Настроение у Цыгана испортилось, и неизвестно, чем бы разговор закончился, но в окно дворницкой постучали условным сигналом. Пришел посыльный Деда – молодой парень по кличке Шкет. Ему едва исполнилось семнадцать, и на его веснушчатом лице легко читались уважение и зависть к Ваньке Зарецкому, который отлеживался с такой биксой на полном пансионе, в то время когда воровскому сообществу приходилось все тяжелее и тяжелее в условиях объявленного военного положения. Шкет пришел за Цыганом, которого Дед звал на воровской сход. И Ванька даже обрадовался, так как оставаться с Софьей наедине после ее слез ему не хотелось. К тому же он уже начал скучать без привычных воровских занятий.
В городе было много патрулей, а у Ваньки не имелось никаких документов, кроме справки об освобождении, к тому же он не встал на учет в райотделе милиции после приезда в город, что в условиях объявленного военного положения грозило большими неприятностями. Поэтому Цыган со Шкетом добирались до окраины города с предосторожностями. Дед собирал воровской сход в частном доме небольшой деревушки Каменка, сразу за выездом из города. Дом был крайний, на самом отшибе.
У сельского ларька стояли легковая машина и два грузовичка с покрытыми брезентом кузовами, на которых, видимо, приехали приглашенные воры, оставив свой транспорт у магазина в целях конспирации. У калитки маячил на стреме щербатый парень, который, увидев Шкета, поздоровался с ним кивком головы. В доме Цыган застал Деда, Федулю и еще трех пожилых воров. Двое были ему знакомы, а третьего, с внешностью конторского служащего, он видел впервые. На столе, кроме самовара и баранок, ничего не было, что предвещало серьезный разговор.
– Ну что ж, уважаемые господа-товарищи уркаганы, – любимой присказкой начал Дед, – собрались мы в тяжелую пору. Не потому тяжелую, что Гитлер на гоп-стоп Хозяина взять хочет, это их личная свара, а потому, что на нашей делянке жить трудно стало. Легавые неделю облавы чинили, вязали всех подряд. Все наши норы прошерстили. Блатных уже нема в городе. Из воров только мы остались, по мудрости и волчьему нюху. А кому-то просто фарт вышел… – Дед повернул голову к Цыгану, намекая на его отлежку.
– Истину толкуешь, – вступил в разговор Фомка, пятидесятилетний вор-взломщик плотного телосложения, с изъеденным оспой лицом. – Не с кем стало не то что на дело пойти, а просто потрындеть или колоду побунтить.
– Мож, пересидеть смуту в лагерях, где потеплей? На Ростовский спец отъехать? – предложил длинноносый и худощавый вор-карманник средних лет по кличке Драга.
– А не сдать ли тебя, Драга, в военный трибунал за пораженческое настроение? – моментально отреагировал Дед, и все одобрительно заржали, оценив шутку.
– Теперь в городе без прописки и ксивы не выжить, – продолжил Дед, дождавшись окончания
– Верно говоришь, Дед. У меня ж, кроме «портянки», нет ни черта, – быстро отреагировал Цыган.
– И самое неприятное – проблема с харчами в городе, – продолжил Дед. – Началась повальная инвентаризация, подвоз продуктов ограничен. По нашим сведениям, горсовет собирается вводить продуктовые карточки.
– Ну, мы-то голодными не останемся, – ухмыльнулся Драга, – всегда продмаг подломить сможем.
– По этому вопросу толковать будет Афанасий Игнатьевич. Надеюсь, все его знают? – кивнул на человека, похожего на конторского служащего, Дед.
– Что ж, Кубышка – барыга заслуженный, еще до красных всю скупку в городе держал, – покивал Фомка. И усмехнулся: – Как только тебя губчека не шлепнуло, не пойму?
– Губчека тоже красиво жить хочет, – недовольно огрызнулся пожилой мужчина, протирая стекла стареньких очков полой стеганой душегрейки. – К тому же я все старые следы замел, так что Кубышки больше нет, а есть Афанасий Игнатьевич Сосков, ветеран гражданской войны, начальник продовольственного подотдела горисполкома.
– Оба-на! – чуть ли не хором вырвалось у присутствующих, к нескрываемому удовольствию старого мошенника.
Афанасий Игнатьевич говорил долго. Прежде всего, он убеждал воров начать организованные кражи продовольствия, хозяйственных товаров и другого имущества, дефицитного в военное время. Говорил о необходимости похищать продовольствие машинами, железнодорожными вагонами и обеспечить его тайное хранение в труднодоступных для обнаружения местах, лучше всего за городом, в одном из недостроенных подземных хранилищ, которое возводилось исполкомом для тех же целей, но не успело быть сдано в эксплуатацию по причине консервации объекта в начале войны. Подчеркивал, что при его возможностях в оформлении товарно-транспортных и складских документов они за месяц запасутся достаточным количеством продовольствия, и если придет немец, то смогут открыть свободную торговлю или продать запасы немцам, которые, в отличие от коммунистов, допускают и поощряют на оккупированных территориях коммерцию, платят дойчмарками без обмана.
– А если продовольствия в городе будет мало, то за продукты мы можем по весу рыжьем брать. Небось, не забыли, как было в голодное время в Петрограде… – разгоряченно окончил свой монолог старый спекулянт.
Воров не очень радовало заниматься продуктами, они привыкли к шуршащим банкнотам и золотишку, но открыто выражать свое несогласие никто не рискнул, слишком убедительно говорил Кубышка, у которого нюх на любую спекуляцию был природный.
Афанасий Игнатьевич, даже не попив чая, что-то обсудил наедине с Дедом, а затем поспешил к своей служебной машине. Вместо него в хату вбежал Шкет с профессиональным фотоаппаратом и сделал фотографии воров на новые документы, которые им должен был справить работник горисполкома.
После ухода Цыгана Софья Вайнштейн, к своему немалому удивлению, вместо ожидаемого облегчения почувствовала внутреннюю пустоту и подкрадывающуюся тревогу. Такие же ощущения, только гораздо сильнее, были у нее после ареста отца. Мать Софьи умерла от тифа в 1921 году в деревне, куда она во время голода поехала, чтобы выменять на вещи какие-либо продукты. С того времени девочка воспитывалась отцом и нанимаемой им прислугой.
В день своего ареста отец попросил у энкавэдэшника разрешения проститься с дочерью.