Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:
— А какой ее участок? — спросил Суровцев.
— Какой участок?! — вмешался Чорохов и хлопнул по карте своей широкой ладонью. — А хрен его знает какой! Вчера вечером ополченцы вышли на позиции. И знаем мы только, что здесь будет их правый фланг. Вот это и есть главное, что тебе надо, как «Отче наш», запомнить!
Он повернул голову к своему начальнику штаба и сказал:
— Дай я уж ему сам расскажу. Он по молодости лет божественной науки не проходил. Так вот, — он снова перевел взгляд на карту, — я седлаю основное шоссе и железную
Суровцев молчал, сосредоточенно глядя на карту.
— Товарищ полковник, — ответил наконец Суровцев, — это у вас десятикилометровка. Но тогда мне кажется, что между ополченцами и вами получается большой разрыв, километров… в восемь — десять. Кто его будет держать?
— Ах ты умница, саперная твоя душа! — одобрительно и вместе с тем как-то зло воскликнул Чорохов. — В самую точку попал. Так вот, ты и будешь этот разрыв держать. Ты понял?! Потому что, кроме твоего батальона, мне эту дырку заткнуть нечем, и так тридцать километров на мою долю приходится. В одиннадцать верст прореха на стыке с ополченцами получается. Твоим батальоном я и буду ее латать.
Чорохов исподлобья глянул на Звягинцева, молча стоявшего посреди комнаты, но тут же снова повернулся к Суровцеву.
«Нелепо! Неграмотно!.. Преступно!..» — хотелось крикнуть Звягинцеву.
— Сколько у тебя пулеметов? — спросил Чорохов.
— Три ручных, — механически ответил Суровцев, мысли которого были заняты все еще тем, что минутой раньше сказал комдив.
— Ах, будь ты неладен! — воскликнул Чорохов. — Как тебе это нравится, майор? — обратился он к начальнику штаба и встал. — Ты что же, к теще на блины или на войну приехал? — заговорил он, опять поворачиваясь к Суровцеву. — На триста штыков три пулемета?!
— А у нас и штыков нет, товарищ командир дивизии, — уже явно смелее ответил Суровцев, — саперам не винтовки, а карабины положены.
— «Положены, положены»! Ты что ж, со своими обрезами, что ли, на немцев в атаку пойдешь?
Он с силой подергал усы, точно собираясь их вырвать, и сказал:
— Ладно. Начштаба, запиши: дать его батальону три станковых… Только не «за так». Ты, капитан, говорят, король по автомобильной части. Так вот: ты мне даешь пять машин, а я тебе три пулемета. Затем ты мне дашь…
Звягинцев не выдержал:
— Товарищ полковник! Я настаиваю, чтобы меня выслушали. На каком основании вы разбазариваете батальон?..
— Отставить, майор, — оборвал его Чорохов и, поворачиваясь к начальнику штаба, сказал: — Идите с капитаном к себе и дайте письменный приказ о боевом задании. А вы, капитан, доложите все свои схемы минирования и забудьте о них. Теперь у вас новый рубеж и новые задачи.
Несколько мгновений он наблюдал за идущим к двери начальником штаба, потом, видя, что Суровцев, растерянно глядя на Звягинцева, нерешительно переминается с ноги на ногу, сказал, повысив голос:
— Ну, капитан?!
Суровцев сделал уставной поворот и вышел из комнаты.
Звягинцев тоже направился было к двери (он решил немедленно связаться с генералом Пядышевым), но за его спиной раздался трубный возглас комдива:
— А вы, майор, останьтесь!.. Сюда идите, к столу. Ну, слушаю вас…
Весь горя от негодования и в то же время стараясь сдержаться и не наговорить чего-либо такого, что дало бы повод Чорохову придраться к нарушению дисциплины и уйти от существа дела, Звягинцев молча подошел к столу.
— Ну, слушаю вас… — повторил Чорохов.
— Я полагаю, товарищ полковник, — тихо, гораздо тише, чем ему хотелось бы, сказал Звягинцев, — что не я вам, а, наоборот, вы мне должны бы объяснить, что все это значит. Кто я такой и какое получил задание, вы отлично знаете, я имел повод доложить об этом еще вчера, когда вы открыли стрельбу из пулемета…
Звягинцев умолк, внутренне ругая себя за то, что не сдержался и напомнил о вчерашнем.
Однако Чорохов не обратил на его слова никакого внимания.
— Та-ак… — проговорил он. — Выходит, ты от своего начальства никаких указаний не получал? Странно. Ну ладно, коли так, слушай меня.
Он оперся обеими руками о стол, слегка подался вперед к Звягинцеву и медленно произнес:
— Позавчера немцы взяли Псков.
Усы его дернулись.
— Ну что же ты замолчал, майор? — снова заговорил комдив. — Давай высказывайся, раз такой горячий…
Но Звягинцев не мог вымолвить ни слова. «Псков, Псков, Псков! — стучало в его висках. — Последний большой город на пути к Ленинграду, всего в трехстах, нет, в двухстах восьмидесяти километрах от него! Значит, немцев не удалось задержать и после Острова, значит, они уже шагают по Ленинградской области, и Лужский рубеж — последняя преграда на их пути!..»
Наконец он взял себя в руки.
— Если это так, товарищ полковник, я тем более считаю своим долгом…
— Ладно, — резко прервал его Чорохов. — Я знаю, что вы считаете своим долгом! «Телегу» на комдива во фронт накатать. Самовольные действия, солдафон, самодур, губит вверенную вам отдельную воинскую часть… Так, что ли? А чем мне стык с соседом прикрыть, — ты мне команду дашь? Телом своим, что ли? Так я хоть и длинный, а на восемь километров не растянусь, не вымахал!
Он резким движением открыл ящик стола, вытащил какую-то бумажку и, бросив ее на стол, сказал:
— На, читай, ответственный представитель…
«61-й отдельный инженерный батальон, — прочел Звягинцев, — закончивший минно-взрывные работы в предполье придается вам для боевых действий на стыке с дивизией народного ополчения. Пядышев».
Звягинцев читал и перечитывал не отделенные знаками препинания слова на узких полосках телеграфной ленты, наклеенных на серый шершавый листок бумаги.