Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:
— Подожди, — понижая голос, сказал Звягинцев. — Давай побудем хоть немного вдвоем… Послушай, ты же была где-то недалеко от Острова, когда началась война, верно?
— Да, была, — проговорила Вера.
— Как тебе удалось уйти?
Какое-то время Вера молчала. Потом заговорила неожиданно сухо и отчужденно:
— Возвращалась домой из Белокаменска. Поезд разбомбили. Дошла до деревни. Ночью туда вошли немцы… Деревенские женщины переодели меня… вот в это платье. Потом немцы ушли вперед, на север…
Вера говорила все это деревянным, бесстрастным голосом.
— Расскажи подробнее… Я хочу знать все, все, что тебе пришлось пережить! — не выдержал Звягинцев.
— Леша, прошу тебя, никогда не расспрашивай меня об этом! — не глядя на него, проговорила Вера.
— Но как же могло получиться, что ты… оказалась одна? А как же тот парень, Анатолий?
— Его нет, — глухо ответила она, — немцы его расстреляли.
— Что?! — воскликнул Звягинцев. — Но… но он сейчас в Ленинграде!
Вера вздрогнула, точно от прикосновения раскаленного металла. Она резко обернулась, вцепилась обеими руками в плечо Звягинцева:
— Как?! Что ты сказал? Толя жив?!
— Ну конечно жив, — поспешно повторил он. — Он шел с юга вместе с нашими отступающими бойцами. Мы встретились на участке моего батальона.
— Нет, нет, этого не может быть! — точно в забытьи повторяла Вера. — Толя жив, это правда?! Ну почему ты замолчал? Где он сейчас? Где?
— Я же сказал тебе, в Ленинграде!
И вдруг он увидел, что по лицу Веры текут слезы.
И Звягинцев понял, все понял… Она по-прежнему любила Анатолия.
«Все, все по-прежнему!» — с горечью думал Звягинцев. Ему хотелось сказать ей, крикнуть: «Вера, милая, как же так? Ведь он бросил тебя, предал… Как можно такое простить?» Но он молчал.
Наконец тихо сказал:
— Твой отец, Вера, здесь, неподалеку.
— Да? — еще не вникая в смысл его слов, сказала она и потом уже громче переспросила: — Папа здесь?!
— Он в дивизии народного ополчения. Комиссаром. Я его видел позавчера. Они стоят километрах… километрах в пятнадцати отсюда.
— А мама?
— Не знаю. Она по-прежнему в Ленинграде, но я не видел ее. Когда приедешь в Лугу, немедленно дай знать отцу, что ты жива. Востряков поможет тебе связаться.
Звягинцев говорил и слышал, как напряженно звучит теперь его голос. «Вот мы и встретились, — думал он, — вот и произошло все то, на что я уже почти не надеялся: она жива, она здесь, рядом. Я вижу ее. Могу дотронуться до нее рукой… Это счастье, что она жива. Но ее нет для меня. Снова нет…»
Он почувствовал страшную слабость и закрыл глаза.
…Звягинцев пришел в себя, только когда над ним
— Как батальон? — торопливо спросил он.
— Все в порядке, майор, батальон на месте, пополнение пришло, пулеметы дали, батарею противотанковых прислали… Сейчас мы тебя погрузим и…
— Его надо в Лугу, в госпиталь, — вмешалась Вера.
— Нет, — резко сказал Звягинцев, — в батальон.
— Алеша, нельзя, — настойчиво сказала Вера, — за ногой нужен уход!..
— В батальон, — коротко повторил Звягинцев.
10
После того как немецкие танки впервые попытались с ходу прорвать Лужскую линию обороны и были отброшены, части генерал-фельдмаршала фон Лееба снова и снова возобновляли атаки.
Фельдмаршал неоднократно обращался к своим войскам с приказами, в которых писал, что необходимо всего лишь одно, решающее усилие — и сопротивление русских будет сломлено.
Для того чтобы близость цели стала особенно ощутимой, кто-то из штаба фон Лееба предложил отпечатать и раздать командирам соединений и частей билеты с приглашением на банкет в «Асторию». Этот кусочек картона должен был служить призывом, наградой, выданной авансом, напоминанием. В армии ходили слухи, что приглашения отпечатаны по указанию самого Гитлера.
Однако все было тщетным. Неоднократные попытки прорвать Лужскую линию не приносили успеха.
Отдавал ли Гитлер себе отчет, что его план захвата Ленинграда оказался под угрозой? Доходили ли в Растенбургский лес правдивые сообщения о неудачах немецких войск на Лужской линии советской обороны?..
Самым любимым временем Гитлера был вечер — время ужина. Разумеется, не из-за еды: чревоугодие не принадлежало к числу его пороков, а заключительную трапезу фюрера, состоящую из чая с печеньем, вообще трудно было назвать ужином. Он любил вечерние чаепития, потому что в эти часы ничто не ограничивало поток его красноречия.
Разумеется, Гитлер и во время ежедневных оперативных совещаний, которые проводились под его председательством в «Вольфшанце», мало считался с регламентом. Тем не менее там он чувствовал себя стесненным рамками обсуждаемых вопросов. По вечерам же Гитлер мог говорить сколько угодно и о чем угодно.
Чаепитие обычно затягивалось далеко за полночь: страдавший бессонницей Гитлер боялся приближения ночи и всячески старался оттянуть время сна. Поэтому он говорил, говорил долго, упиваясь собственными словами, на самые различные темы.