Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:
Именно поэтому за несколько дней до ее начала Гитлер решил покинуть «Вольфшанце», предоставив Кейтелю, Йодлю и Гальдеру самим заниматься всеми техническими вопросами обеспечения операции.
Страх и хитрый расчет — вот что побудило его сейчас отправиться в «Бергхоф».
Однако, покинув «Вольфшанце», Гитлер отнюдь не был намерен провести эти несколько дней в праздности. Нет, уже с середины сентября, после того как он убедился, что отрезанный от страны Ленинград не собирается сдаваться на милость победителя, Гитлер не переставал думать над тем, как поставить ненавистный ему город на колени.
Направляясь в «Бергхоф», Гитлер приказал вызвать туда генерал-фельдмаршала фон Лееба.
Как только сопровождаемая охраной машина Гитлера выехала из «Вольфшанце» по направлению к расположенному в восьми километрах аэродрому, где фюрера уже ждал самолет, пилотируемый его личным пилотом обергруппенфюрером СС Гансом Бауэром, об этом немедленно стало известно находившемуся в Берлине рейхсфюреру СС Гиммлеру. Доложено ему было и о том, что в «Бергхоф» вызван фон Лееб.
Узнав об этом, Гиммлер стал тоже собираться в дорогу…
У Генриха Гиммлера было две страсти: явная и тайная.
Явным было неутолимое желание властвовать над людьми. Нет, не просто повелевать ими, но постоянно держать свои тонкие длинные пальцы на чьей-то шее, ощущать, как тревожно пульсирует кровь в сонной артерии, и знать, что в любую минуту можно сжать пальцы мертвой хваткой. Сознание, что в его власти жизнь не только сотен тысяч узников концлагерей — немцев, русских, евреев, поляков, англичан, французов, но и тех, кто пока еще не посажен за колючую проволоку, доставляло Гиммлеру величайшее удовлетворение.
Палачом и убийцей был, в сущности, каждый нацист. Но Гиммлер был палачом изощренным. Подлинное счастье он видел не в богатстве, не в обладании женщинами, не в изысканной еде, а именно в возможности распоряжаться чужими жизнями и право расстрелять, повесить или удушить газом одновременно сто, тысячу, десять тысяч человек не променял бы ни на какие сокровища.
Гиммлер просто не понимал, как люди, обладающие властью, могут опускаться до низменных развлечений, доступных каждому состоятельному торгашу. Однажды он решился даже доложить Гитлеру о недопустимом пристрастии Бормана к алкоголю, о «ночах амазонок», которые устраивал мюнхенский гауляйтер Вебер, о приступах белой горячки у наместника в Норвегии Тербовена. Но Гитлер лишь сощурил свои глаза-буравчики и с усмешкой сказал:
— Не кажется ли тебе, мой верный Генрих, что люди, пришедшие к власти, должны получить от этого кое-что и для себя?..
Да, стремление Гиммлера, властвуя, убивать, убивать и убивать было известно всем.
Но другую свою страсть он до поры до времени скрывал, и никто не подозревал о том, что бывший владелец птицефермы, никогда не бывавший на фронте, втайне считал себя выдающимся полководцем.
Эта страсть не противоречила первой, поскольку, по его убеждению, высшее счастье полководца заключалось в возможности мановением руки обрекать на разрушение целые города и на смерть — сотни тысяч людей.
Гиммлер считал, что генералы, командовавшие немецкими армиями и группами армий, совершенно бездарны, и не сомневался в том, что мог бы с успехом заменить любого из них.
Но он не торопился. Хитрый, изощренный в интригах, Гиммлер решил
Разделяя убеждение Гитлера, что наступление на Ленинград будет не более чем марш-прогулкой, Гиммлер вначале сожалел, что не он стоит во главе группы армий «Север». Но после того как немецкие войска неожиданно получили жестокий отпор на Лужском оборонительном рубеже и вынуждены были остановиться на подступах к городу, Гиммлер понял, что крупно выиграл, не заняв место фон Лееба.
В начале августа Гиммлеру хотелось быть во главе группы армий «Центр», поскольку он не сомневался, что путь на Москву открыт. Но, узнав о десятках тысяч солдат, потерянных фон Боком в районе Смоленска, пришел к выводу, что и на этот пост ему не следует спешить.
Да, Гиммлер был человеком коварным, властным, самоуверенным и при всем том крайне невежественным. Военную науку, всякие разговоры о стратегии и тактике он глубоко презирал, уверенный, что все это выдумки чванливых прусских аристократов, схоластика, с помощью которой кадровое офицерство хочет доказать свое превосходство над заслуженными национал-социалистами, не кончавшими военных академий, но на деле доказавшими свое право и способность руководить великой Германией. Он был уверен, что войсками можно управлять теми же методами, что и штурмовыми отрядами, сотрудниками гестапо, частями СС и лагерной охраной.
И тем не менее Гиммлер был достаточно умен и осторожен, чтобы понимать, что ему выгоднее занять высокий армейский пост лишь тогда, когда основная миссия вермахта сведется к чисто карательным мерам против поверженного врага. Пока же он ограничивался систематическими докладами Гитлеру об ошибках, просчетах или неблагонадежности того или иного генерала, чтобы убедить фюрера в непригодности его военачальников.
Сейчас на очереди был фон Лееб. Гиммлер не сомневался, что Гитлер с удовлетворением выслушает любую информацию, содержащую порочащие старого фельдмаршала данные, так как знал, что именно фон Лееба Гитлер считает виновным в том, что одна из первоочередных целей войны до сих пор не достигнута.
Поэтому, получив от своих людей из «Вольфшанце» сообщение, что фюрер направляется в «Бергхоф», где собирается встретиться с фон Леебом, Гиммлер тотчас же вылетел туда же с намерением опередить фельдмаршала.
Прибыв в «Бергхоф», Гитлер принял ванну и облекся в одеяние баварского крестьянина — серо-зеленую из плотного сукна куртку, короткие кожаные штаны до колен и грубые башмаки. Эта привычка носить в «Бергхофе» национальный костюм осталась у фюрера с того времени, когда вокруг еще жили крестьяне и он позировал вместе с ними перед Гофманом, который потом наводнял экзотическими фотографиями всю Германию.
Гитлер прошел в гостиную и остановился у своего любимого окна.
Окно это было гордостью фюрера: обычное на первый взгляд, оно при помощи специального механизма раздвигалось настолько, что сквозь пуленепробиваемое стекло Гитлер мог обозревать не только высившиеся вокруг горы, но и лежавшие внизу Берхтесгаден, Унтерсберг и австрийский город Зальцбург.
Он еще не встречался с Евой Браун — не заходил к ней и не приглашал ее к себе. Все в доме должны были знать, что, пока не покончено с делами, для фюрера не существует частной жизни.