Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:
— Сейчас — сам вижу, что не воюешь. Я спрашиваю, кем до ранения был.
— Ну, на это так сразу не ответишь, — со смешной загадочностью произнес Андрей. — До войны фабзайцем был, потом на заводе работал. Потом на действительную призвали, за месяц до войны на завод вернулся. Война началась — я в истребительный батальон подался. Потом — в ополчение. Ну, а потом приказ вышел: всех кировцев, кто к танкам отношение имеет, вернуть из ополчения обратно. А я уж в то время младшего лейтенанта получил! —
И в самом деле, дверь открылась, и пожилая санитарка внесла поднос, на котором стояли две глубокие тарелки.
— Есть будем, больные, — устало сказала она, ставя поднос на тумбочку.
— Мы не больные, мы раненые, — хмуря переносицу, проговорил Андрей.
— Это для нас все едино, — ответила санитарка, устанавливая на тумбочке две тарелки с супом. Положила у каждой из них по кусочку черного хлеба, по ложке и спросила Суровцева:
— Сами справитесь или покормить? Этот-то орел, — она кивнула на Андрея, — сам ест, а вы?..
— Конечно, сам! — ответил Суровцев и почему-то покраснел.
— Ну и ладно, — удовлетворенно произнесла санитарка. — Ешьте. Потом второе поставлю. — И ушла.
Суровцев несколько минут лежал неподвижно, потом осторожно повернулся на бок, приподнялся над низкой тумбочкой и стал неуклюже хлебать суп.
Собственно, это был не суп, а горячая водица, в которой плавало несколько кусочков капусты. Проглотив две-три ложки, он поморщился, поглядел на Андрея, который уже успел покончить с супом. Сказал:
— Нежирно вас тут кормят, лейтенант.
Андрей поставил пустую тарелку на тумбочку, облизал ложку, внимательно посмотрел на Суровцева и, сразу посерьезнев, ответил:
— Голодно живем, товарищ капитан. В городе три раза нормы снижали. На фронте-то наверняка получше кормят.
— Да, на фронте получше, — задумчиво проговорил Суровцев.
— В госпитале еще туда-сюда, — тихо продолжал Андрей, — а населению совсем худо…
— Скоро все кончится, — сказал Суровцев и, не доев суп, с облегчением опустился на подушку. — Скоро конец блокаде!
— Думаете, скоро? — с надеждой спросил Андрей.
— Я тебе говорю, скоро! — убежденно повторил Суровцев и неожиданно для себя добавил: — В Синявине будет прорвана.
И как только он сказал это, его снова охватило чувство досады и горечи. Ведь, может быть, именно сейчас, в эти минуты, идет решающий бой, может быть, именно сейчас его бойцы преодолевают последние десятки метров, отделяющие их от пятьдесят четвертой армии. А он здесь, здесь, с этим дурацким ранением!..
«Кто же сейчас командует батальоном? — думал Суровцев, перебирая в памяти фамилии командиров рот. — И жив ли Пастухов?»
Вспомнил, как Пастухов
Эти теперь как бы издалека донесшиеся до Суровцева слова почему-то успокоили его. «Нет, — мысленно произнес он, — его не убьют. Не могут убить. Не могут!»
— Слушай, младший, — сказал Суровцев, поворачивая голову к Андрею, — у вас тут радио имеется?
— В больших палатах есть. А вы что, товарищ капитан, насчет обстрела думаете? Так у дежурного в комнате тарелка висит, он быстро команду даст, чтобы в убежище выволакивали.
— Я не про обстрел… — с досадой оборвал его Суровцев.
Вошла санитарка с подносом в руках. Убрала глубокие тарелки, с удивлением посмотрев на Суровцева, не доевшего суп, и поставила на тумбочку другие, мелкие, на которых лежало по маленькой котлетке и по комку пшенной каши из концентрата.
Суровцев не двинулся, продолжая глядеть в потолок. Он слышал, как сосед его энергично позвякивает ложкой о тарелку. Но самому ему есть не хотелось.
— Товарищ капитан, — окликнул Андрей, — заснули, что ли? Второе давно принесли!
— Не хочу, — угрюмо ответил Суровцев.
— Чего не хотите? — переспросил Андрей. — Есть не хотите?! — На этот раз в его голосе прозвучало такое искреннее изумление, что Суровцев повернулся к нему.
— Давай, Андрей, рубай мою порцию.
— Да что вы, товарищ капитан! — скорее испуганно, чем удивленно, проговорил Андрей. — Не хотите — санитарке скажем, чтоб забрала обратно. А к вечеру разогреет и принесет.
— Я тебе говорю — рубай, младший лейтенант, — зло проворчал Суровцев. — Приказы командиров понимать разучился?
Светлые мальчишеские глаза Андрея широко раскрылись, точно он никак не мог понять, с чего это капитан на него взъелся. Но Суровцев «взъелся» не на него. Он думал все о том же — что в решающие для Ленинграда часы лежит здесь, на госпитальной койке.
Недоверчиво глядя на Суровцева, Андрей взял его тарелку, и через минуту с едой было покончено.
Суровцев с жалостью покосился на него.
— А на заводе-то что делаешь?
— Особое задание выполняю.
Суровцев усмехнулся: какое уж там особое! Танки ремонтирует или пушки. Кому теперь неизвестно, что на Кировском делают! И снова спросил, просто так, для продолжения разговора:
— Жалеешь, что с фронта на гражданку отозвали?
Андрей нахмурился. Видимо, в нем боролись воспитанное еще в армии сознание, что все относящееся к вопросам обороны надо хранить в строгом секрете, и желание доказать, что он и на заводе занимается важным и нужным делом. Наконец сказал: