Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:
Чтобы хоть чуточку согреться, Анатолий стал быстро ходить по комнате. Почувствовал голод: ведь он сегодня ничего еще не ел. Мешок с продуктами лежал рядом, только не очень-то было приятно жрать холодную сгущенку и закусывать промерзшей колбасой. Анатолию захотелось выпить стакан горячего чаю или хотя бы просто воды, только обязательно горячей.
Он подхватил свой мешок и пошел к двери.
Когда Анатолий появился в кабинете отца, Федор Васильевич Валицкий сидел, согнувшись в три погибели, у своей «буржуйки», подкладывая в
Вчера он как-то не очень обратил внимание на разительные перемены в отцовском кабинете — был обуреваем желанием скорее отыскать Веру и немедленно реализовать свой план: только Вера могла помочь ему задержаться в городе на несколько дней сверх срока, установленного комбатом. Но теперь его уже ничто не отвлекало, и Анатолий с удивлением обнаружил, какой жалкий вид приобрела эта комната, где всегда сверкал тщательно натертый паркет, чинно стояли глубокие кожаные кресла и письменный стол на тумбах черного дерева, возвышались величественно книжные шкафы, за стеклами которых виднелись корешки толстых книг, выстроившихся рядами, как войска на параде, с потолка спускалась старинная бронзовая люстра, на окнах — тяжелые портьеры. И нигде ни пылинки, ни малейшего беспорядка. Все на своих раз и навсегда установленных местах…
Теперь же эта комната выглядела совсем иначе. Пол почернел, около печки даже слегка обуглился. На широком кожаном диване — едва застеленная постель. На окнах слегка приподняты синие маскировочные шторы — не то клеенчатые, не то дерматиновые. По креслам разбросана всяческая одежда — шуба, меховая телогрейка, армейская шинель, шапка-ушанка и даже несвежее нижнее белье. Уродливая черная труба, изогнутая под прямым углом, протянулась от печки к окну и просунулась там в отверстие, кое-как заделанное вокруг трубы ветошью. Пожалуй, только письменный стол сохранил что-то от прежнего — на нем лежали аккуратно нарезанные листки бумаги и несколько остро отточенных цветных карандашей.
— Ну, здравствуй, отец! — преувеличенно бодро сказал Анатолий. — Ты, конечно, еще не завтракал?
С этими словами он освободил сиденье одного из кресел и стал выкладывать на него продукты: сухари, сало, масло, банку сгущенного молока. Анатолий делал это торжественно, все время приговаривая: «Вот… вот… вот!..»
Федор Васильевич закрыл дверцу печки, медленно встал и внимательно наблюдал за ним.
Потом вдруг спросил:
— Толя, значит, тебе не удалось повидать Веру?
Анатолий ждал этого вопроса и даже мысленно прикидывал, что на него ответить, но окончательного решения так и не принял, отвлеченный другими мыслями.
— Нет… почему же? — растерянно ответил он. — Я был у нее.
— Тогда почему ты не оставил ей эти продукты? — снова спросил отец.
— Ах, вот ты о чем! — с чувством внутреннего облегчения протянул Анатолий. — Она свою долю получила. Я ей оставил все, что нужно.
— Столько продуктов! — осуждающе произнес Валицкий, глядя на покрытое свертками и консервными банками сиденье кресла. —
— Ты забыл, что у меня есть еще отец! — с проникновенным самодовольством ответил Анатолий.
— Ты уже оставил мне еду вчера. А это надо было…
— Да перестань ты! — с некоторым раздражением прервал его Анатолий. — Я ее обеспечил достаточно. На несколько дней. Остальное она взять отказалась.
— Почему?!
— Ах, господи! По тому же самому! Ей ведь тоже известно, что, кроме нее, у меня есть еще ты!
Некоторое время Валицкий молчал. Потом в тихом раздумье произнес:
— Да… это Вера!.. — И уже бодро, как-то преувеличенно бодро, сказал: — Что ж, Толя, завтракать так завтракать. Сейчас я налью воды в чайник, она там на кухне, в ведре.
Он растерянно затоптался на месте, озираясь кругом, видимо в поисках чайника. Направился к заваленному одеждой креслу, и Анатолию показалось, что отец чуть пошатнулся при этом, будто на мгновение потерял равновесие. Но затем, хоть и шаркающей походкой, добрался до кресла и извлек из вороха одежды чайник.
— Я его сюда прячу, чтобы подольше держалось тепло, — пояснил Федор Васильевич с какой-то виноватой улыбкой. Открыл крышку чайника и воскликнул обрадованно: — О, да он еще наполовину полон, и вода не остыла! Нам хватит!
— Вот и прекрасно, — сказал Анатолий, — сейчас у нас с тобой будет царский пир. Где только все это разложить?..
Не дожидаясь ответа, он стал перекладывать свертки с кресла на письменный стол.
— Осторожнее с бумагами! — предостерег его отец с неожиданной живостью и тревогой.
На этот раз в нем проглянуло что-то от былого Валицкого. Быстро подойдя к столу, он аккуратно сдвинул в сторону стопку бумажных листков.
— Ты работаешь? — удивился Анатолий.
— Какая там работа!.. — уклончиво ответил Федор Васильевич и придавил стопку тяжелым мраморным пресс-папье.
Ел он мало. Больше следил за тем, чтобы ел сын.
Тепло и чувство сытости привели Анатолия в состояние блаженной расслабленности. Он откинулся на спинку кресла, посмотрел пристально на отца, сидевшего по другую сторону письменного стола, и сказал умиротворенно:
— Много ли человеку надо?
Валицкий выдержал паузу и, не поднимая глаз на сына, ответил тихо:
— Человеку надо, Толя, очень много, точнее, очень многое. Унизительно сознавать, что бывают периоды в жизни, когда мозг человеческий, работа мысли зависят от куска черствого хлеба и стакана горячей воды.
Анатолий почувствовал острую жалость к отцу. Он сидел перед ним такой необычный — поникший, небритый, с белой щетиной, проступающей на щеках и подбородке, в солдатской телогрейке с расстегнутым воротом, из-под которого виднелась несвежая нижняя рубашка.
— Слушай, папа, — наклоняясь к нему через стол, с неподдельной нежностью и в то же время с упреком произнес Анатолий, — ну почему ты не эвакуируешься? Туда, к маме? Я не сомневаюсь, что даже сейчас, если бы ты обратился в горком, ну, скажем, к Жданову или Васнецову, тебе наверняка дали бы место в самолете.