Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе

Чаковский Александр Борисович

Дошли до угла Невского и остановились.

Где-то гудели автомобильные сирены; я знала: это санитарные фургоны везут пострадавших от обстрела…

— Я думаю так, Веруша, — сказал Алексей, — мы дойдем до Литейного, а там поймаем машину, идущую в твой район. Только давай быстро!

— Зачем? Обстрел кончился, — сказала я.

— Да, но в любую минуту может снова начаться, ты же знаешь. Ну пойдем же.

Но я не двигалась с места.

— В чем дело, Веруша? — встревоженно спросил

Алексей. — Тебе нехорошо?

— Нет, нет, все в порядке… — Меня вдруг пронзила мысль о том, что в десяти минутах ходьбы отсюда живет Федор Васильевич Валицкий… — Давай попрощаемся, Алеша, — сказала я.

— Что?! — удивился он. — Как попрощаемся? Тебе же на Выборгскую! Мы дойдем до Литейного…

— Мне еще нужно зайти здесь в одно место, — сказала я.

— Но ты одна не сумеешь потом остановить машину!

Я про себя усмехнулась его мужской самоуверенности.

— Вот что остановит, — приподняла я свою сумку с красным крестом.

— Но я хочу тебя хоть немного проводить! В кои веки встретились… — Алексей не смотрел на меня. Он глядел куда-то себе под ноги, в снег. — Тебе никуда не надо заходить. Ты придумала… Просто хочешь, чтобы я ушел…

— Нет, Алеша, нет!

— Но куда тебе нужно идти?

— Это здесь, совсем недалеко.

— Тогда я могу пойти с тобой!

Он? Со мной? К Валицкому? Нет, я не могла вести его туда. Пусть не к сыну, к отцу, все равно. Он не знал Осьминина, ради которого я должна была пойти к Федору Васильевичу. А имя Валицкого говорило ему слишком много…

Мы по-прежнему стояли на углу Невского. Неподалеку чернело длинное, приземистое здание Гостиного двора. После пожара его покрывала копоть, большие провалы витрин были даже не заколочены фанерой. В нескольких метрах от нас лежало два трупа. Один — у стены дома, другой — прямо посредине покрытого снегом тротуара, рядом с протоптанной тропинкой. Очевидно, человек шел куда-то и упал…

— Я должна зайти по служебным делам. Ну… к больному.

— Я пойду с тобой.

— Нет!

Он удивленно посмотрел на меня:

— Почему? У меня есть время. Если бы не обстрел, концерт закончился бы позже… Но… что это за больной, к которому тебе вдруг понадобилось зайти?

Я молчала.

— Идем! — нетерпеливо сказал Алексей. — Не будем терять времени! Куда идти? Направо? Налево?

— Направо, — сказала я, — на Мойку.

Он шел впереди, я за ним, тропинка была слишком узкой для двоих.

Я думала: что сказать ему? Объяснить все как есть или просто попросить подождать меня у подъезда?

Но если сказать… Тогда надо говорить обо всем… Начиная с той кошмарной ночи в Клепиках. И о том утре, когда я бросила мешок с продуктами вслед уходившему из моей комнаты Анатолию.

Но как обо всем

этом расскажешь?.. Где взять на это силы?

Я могла бы сказать Алеше только одно: «Ты мне нужен. Только ты». Но между нами столько времени не было ничего, кроме дружбы…

Почему же теперь мне все представляется иным? Потому что исчез, сгинул всегда заслонявший в моих глазах Алешу Анатолий? Потому, что я одинока?..

Но, может быть, это эгоизм? Может быть, мне нужен не сам по себе Алеша, а только защита, опора, только уверенность, что я не одна?..

Мы подошли к набережной Мойки.

— Куда? — спросил Алексей.

— Через мост. И направо.

И вот мы у дома. У того дома!

Я посмотрела на узкую замерзшую Мойку. На ледяной поверхности чернели пятна прорубей, — видимо, днем оттуда черпали воду.

Меня вдруг охватило такое чувство, будто через секунду я должна броситься в одну из этих прорубей. В черную ледяную воду. И не сделать этого я не могу…

— Алеша, — преувеличенно громко сказала я, — здесь живет Валицкий.

— Кто?!

— Нет, нет, не он, его отец… Мне нужно к нему зайти… Дело в том, что Осьминин, начальник нашего госпиталя, — его старый знакомый. Об этом я узнала только недавно… Осьминин очень плох, он умирает от дистрофии. Я хочу уговорить Валицкого переехать к нему… Ну вот, теперь ты все знаешь.

Алексей молчал. Я подумала, что сейчас он повернется и уйдет. Уйдет, не сказав ни слова. И убеждать его, что сын и отец не одно и то же, бесполезно. Логика здесь бессильна…

— Ты… побудь в подъезде, — сказала я. — Через десять минут я вернусь.

И, не дожидаясь ответа, шагнула в черную пасть подъезда.

Я поднималась по лестнице. И чем выше, тем медленнее шла. Уверяла себя, что мне просто трудно идти: слабость. Но чувствовала, что дело не в этом…

А если Федор Васильевич начнет меня расспрашивать о последней встрече с Анатолием? Что я скажу тогда ему? Что его сын оказался трусом, способным на дезертирство? Нет. Это невозможно… Но я не смогу и солгать…

Наконец я подошла к так хорошо знакомой двери.

Постояла секунду и постучала.

За дверью было тихо. Я подумала, что Федор Васильевич, видимо, в своем кабинете и не слышит. Постучала громче. Никто не откликнулся.

Взялась за дверную ручку, и, к моему удивлению, дверь от первого же толчка бесшумно поддалась — она оказалась незапертой…

Стоя в темном коридоре, я громко позвала:

— Федор Васильевич!

Никто не ответил.

«Может быть, он уехал, эвакуировался?» Я знала, что после пуска Ладожской трассы эвакуация возобновилась, что каждый день город покидали сотни людей, преимущественно старики, женщины, дети.