Блокадный ноктюрн
Шрифт:
И принесли они тогда трех бойцов. В темноте просеивали на ощупь землю. Искали. Дособирали. Утром, когда вернулись на место, чтобы поставить крест ребятам из сорок второго, снова перебрали землю — тяжелую, глинистую. Не нашли ни одной косточки.
И медальон тогда не нашли.
— С вами, Дембель! Куда ж вы без меня-то?
— Без тебя-то? За водкой и по бабам!
— Ну, тогда я точно с вами!
— Дед, — кричит Еж, проверяя рации. — Тебе-то куда по бабам, ты же седой и старый!
— Старый конь, он
— И глубоко не вспашет, — меланхолично говорит Ритка, заполняя очередной акт эксгумации.
— Что Рита, и твою борозду Дед глубоко не вспахал? — замирает Еж, изображая удивление.
— Как и твою… — так же меланхолично отбривает Мать.
Еж аж закашлялся.
От смеха.
Вот так у нас всегда. Не подначишь, не поешь.
От души я ему врезаю по спине. Чтобы больше не кашлял.
— Куда идем, Еж?
— Да вот, думаю на Квадратную.
Квадратная поляна…
Страшные там были бои. Очень страшные. Впрочем, как и высота «Огурец», как и «Невский пятачок», как и весь Ленинград.
Кстати, странно… Я этот город называю или Питером, или Ленинградом. Санкт-Петербургом только в кассах вокзалов.
— Туда, где вы в прошлом году нашли Штугу.
Штуга — «STUG-III». Немецкая самоходка. Ее прямым попаданием на куски. Ствол мы тащили вшестером два часа километр до дороги. А там загрузили на зыкинский «Соболь». А потом привезли в Киров, где он и валяется сейчас в музее. Посетители нашего музея непременно пинают эту дуру. Правильно и делают.
У меня, внезапно и резко, начинает болеть голова. Странно, обычно в лесу голова у меня не болит. Это дома бывают приступы — остаточные явления инсульта. И снимают их, как правило, либо цитрамон, либо алкоголь. Либо и то, и другое. В лесу ближе алкоголь. Он за пазухой. Во фляжке.
Глоток. Медленно легчает. Только в висках стучит.
— Дай-ка… — протягивает руку Еж.
— Это лекарство, — даю ему фляжку.
— Я знаю.
— Вечером дождь будет.
— Башка?
— Угу.
— Пить надо меньше, — он делает еще глоток. — Как тебя жена терпит?
— Она меня не терпит. Она меня любит, — парирую я.
— Мы тебя тоже полюбим вечером, Белоснежка! — Дембель, подслушав последнюю фразу, внезапно шлепает меня чуть ниже спины, отбирая, одновременно, фляжку из рук Ежа.
— Старый ты уж, со мной рядом спать, — и подмигиваю пацану, с рядом с которым сплю в землянке. — Вона смотри. В этом году Ванька мой любимец!
Тот краснеет и отпрыгивает в сторону. Все ржем. Даже Рита, которая пытается нахмуриться:
— Мужики, иди-ка вы на работу, а?
И мы уходим.
Еж. Я. Дембель. Змей. Буденный. Юди.
До поляны пара километров. От Чертова моста по дороге на восток. Слева лес. Справа поле, потом тоже лес. В лесу мелькают палатки — вот Тамбов, вот Северодвинск. Остальных
Захотел бы — не проехал бы иначе, чем на танке. В некоторых местах почти до колена грязи. Инстинкт поисковика заставляет скользить взглядом по обочинам. Кукла «стопиццот»-летнего возраста — типичный пупс из детства восьмидесятников. Автомобильный номер — он-то откуда взялся? Бутылочка из-под йгоурта. Пустая полторашка пива. Презерватив. Когда-то и здесь было сухо. Пустой корпус от снаряда. Сто пятьдесят два миллиметра.
Когда-то и здесь была война.
Не верится…
А что тут веровать-то? Вот они — вороночки вдоль дороги.
А вот и она — Квадратная Поляна.
И только входим на нее — сюрприз сразу же. В центре поляны могильный холм. В прошлом году его не было. А на холмике — воткнут кем-то крест. На кресте приколочена табличка.
На табличке фломастером:
«Здесь покоятся останки трех бойцов РККА. Поисковики, похороните их!»
— Мать, Мать… Еж на связи.
— Чо надо? — отвечает рация.
— Не чо надо, а позывной говори, — выключив «прием», Еж добавляет пару неласковых.
— Мать на приеме, скотина колючая!
— Давно бы так. Двух баб на Квадратную нам пошли.
— Еж, ты не уху ел?
— Мать, три бойца.
— Так поднимайте!
— Тут легкие, мы дальше упремся. Девок хватит.
Молчание. Шипение в эфире.
— Мать! Мать, Мать!
— Наташка к вам пойдет с Аней. Еще Катька приехала, тоже к вам пойдет.
— Да мне насрать кто. Через сколько придут?
— Через полчаса.
— Отбой связи.
Еж запихивает рацию в карман своей разгрузки:
— Дед, ты тут остаешься.
— Как же мы без Белоснежки-то? — возмущенно орет Дембель.
— Я-то чо? — возмущенно ору я.
— Ты старый. И ты нас найти сможешь. Примерно в километре на северо-восток. Валим.
И они исчезают в лесу.
Я остаюсь. И правильно остаюсь. Я, хотя тут и второй всего раз, не заблужусь. У меня какое-то идиотское чувство ориентации. В лесу я не теряюсь. А в городе — запросто. Бывает такое. Я — лесной человек. Жена так меня и называет ласково — волк. И как меня не корми, я смотрю в лес. В Демянский лес, в Новгородский, в Ленинградский…
Блин, как же башка болит. Точно дождь будет. Кидаю плащ от ОЗК. Укладываюсь на него около могилы. Достаю фляжку, дополненную водкой перед выходом. Банку тушенки открываю ножом. Хлебнул водки, не чокаясь. Не потому, что не с кем. А за вас, мужики. Закуриваю.
А вот ведь странное дело. Именно за такой случай нас называют гробокопателями.
Кто-то нашел останки трех человек. Решил, что это бойцы РККА. Принес сюда их. Закопал. Сделал могилу. Ну и оставить их уже в покое? Чего носить-то с места на место?