Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход

Чэндлер Раймонд

— Не спорю. Но мы говорим о разных вещах. Напугать можно любого — если взяться за дело умеючи.

— Нет, мистер Марлоу, — упрямо повторила она. — Оррина на испуг не возьмешь.

— Ну ладно, — сказал я. — Не возьмешь, так не возьмешь. А если б ему отрезали ногу и били ею по его же голове? Как бы он повел себя после этого — стал бы писать в бюро по улучшению деловой практики?

— Вы насмехаетесь надо мной, мистер Марлоу, — вежливо сказала Орфамэй.

Голос ее был холоден, как суп в пансионе. — Это все, что вы сделали за целый

день? Выяснили, что Оррин съехал и что жил он в дурном окружении? Да я и без вас это знала, мистер Марлоу. Я полагала, что раз уж вы детектив…

Она не договорила, предоставив мне догадываться об остальном самому.

— Нет, не все, — сказал я. — Еще я подпоил джином управляющего, просмотрел регистрационную книгу и побеседовал с человеком по фамилии Хикс. Джордж У. Хикс. Он носит парик. Вы, скорее всего, не встречались с ним. Он занимает, вернее, занимал комнату Оррина. И я подумал, что… — Теперь настал мой черед не договорить.

Орфамэй уставилась на меня бледно-голубыми, увеличенными линзами очков глазами. Маленький рот ее был твердо сжат, руки, лежавшие на квадратной сумочке, стискивали край стола, поза была высокомерной, напыщенной, церемонной и осуждающей.

— Вы получили от меня двадцать долларов, мистер Марлоу, — холодно сказала она. — Насколько я поняла, это оплата работы за день. Мне кажется, своей работы вы не выполнили.

— Не выполнил. Что правда, то правда. Но день еще не истек. А о двадцати долларах не беспокойтесь. Если угодно, можете получить их назад. Они даже не помялись.

Открыв ящик стола, я вынул деньги, положил на стол и придвинул к ней.

Она посмотрела на них, но не притронулась. Медленно подняла голову и уставилась мне в глаза.

— Вы не так меня поняли. Я знаю, мистер Марлоу, что вы делаете все возможное.

— С теми сведениями, какими располагаю.

— Но я сказала вам все, что мне известно.

— Не думаю, — ответил я.

— Что вы думаете, — язвительно сказала Орфамэй, — это ваше дело. В конце концов, зачем бы я обращалась к вам, если б знала то, что мне нужно?

— Я не говорю, что вы знаете все, что вам нужно. Речь идет о том, что я не знаю всего, нужного мне для выполнения работы. И в том, что я услышал от вас, меня кое-что смущает.

— Что смущает? Я сказала вам правду. Оррин мой брат. Мне ли не знать его.

— Долго он работал в компании «Кал-Вестерн»?

— Я говорила вам. Оррин приехал в Калифорнию около года назад. И сразу же стал работать, потому что еще до отъезда подыскал себе место.

— Часто он писал домой? До того, как перестали приходить письма?

— Каждую неделю. Иногда чаще. Поочередно то матери, то мне. Само собой, письмо были для нас обеих.

— О чем?

— Вы хотите узнать, о чем он писал?

— А что же еще?

— Не будьте таким резким. Писал о работе, о заводе, о людях, работающих там, иногда о представлении, на котором побывал. Или о Калифорнии. И о церкви тоже.

— А о девушках?

—

По-моему, Оррин мало интересовался девушками.

— И он все время жил на одном месте?

Орфамэй недоуменно кивнула.

— Когда он перестал писать?

Над этим вопросом пришлось задуматься. Орфамэй поджала губы и подперла нижнюю кончиком пальца.

— Месяца три-четыре назад, — наконец сказала она.

— Каким числом было датировано последнее письмо?

— Я… я не могу назвать точную дату. Пришло оно, как я сказала, три-четыре ме…

Я прервал ее взмахом руки.

— Было там что-нибудь необычное? В строках или между строк?

— Да нет. Вроде бы оно ничем не отличалось от других писем.

— В Калифорнии у вас нет родственников или знакомых?

Орфамэй как-то странно поглядела на меня, хотела что-то сказать, потом резко потрясла головой.

— Нет.

— А где живет ваша сестра Лейла?

— При чем здесь она? — вскипела Орфамэй. — Я ищу своего брата. И я думала, что раз вы — детектив…

— Так. Теперь я скажу, что меня смущает. Не стану касаться того, что вы скрываете, где остановились. Возможно, это просто из опасения, что я вдруг заявлюсь к вам с бутылкой спиртного и начну приставать.

— Говорить так — не очень-то деликатно, — заявила Орфамэй.

— Все, что я говорю, — неделикатно. Я не деликатен. По вашим меркам деликатным может быть лишь тот, у кого не меньше трех молитвенников под мышкой. Но зато я дотошен. Портит всю эту картину то, что вы, почему-то, ничего не боитесь. Ни лично вы, ни ваша мать. А вам бы нужно очень бояться.

Орфамэй тонкими пальцами крепко стиснула сумочку и прижала ее к груди.

— Вы хотите сказать, с ним что-то случилось?

Голос ее упал до печального шепота, как у требующего плату вперед гробовщика.

— Насколько мне известно — ничего. Но я не представляю, как можно, зная, что за человек этот ваш Оррин, несколько месяцев не наводить о нем никаких справок. Не представляю, как можно не обратиться в полицию, где есть отдел розыска пропавших. И явиться к работающему в одиночку детективу, о котором вы никогда ничего не слышали, с просьбой порыться в мусорной куче. Не представляю, как ваша добрая старая матушка неделю за неделей сидит в Манхеттене, штат Канзас, штопая зимнее белье священнику. От Оррина нет писем, нет никаких вестей. А она лишь вздыхает и принимается за очередные кальсоны.

Орфамэй подскочила и бросилась в наступление.

— Вы гадкий, отвратительный человек, — гневно заявила она. — Вы просто мерзавец. Не смейте говорить, что мы с матерью не волновались. Не смейте.

Я еще ближе придвинул к ней лежащие на столе деньги.

— Цена ваших волнений — двадцать долларов, милочка. Но перейдем к тому, о чем вы умалчиваете. Мне, пожалуй, и ни к чему это знать. Суньте эти денежки в свою седельную сумку и забудьте о моем существовании. Завтра можете предложить их взаймы другому детективу.