Блондинки начинают и выигрывают
Шрифт:
«Очкастая тля» беспомощно шевельнула в воздухе ступнями ног, тщетно стараясь нащупать опору.
— Вы не так меня поняли…
— Отвали, ясно? — просипел я и разжал руки.
Бедняга полетел прямо в масляно блестевшую осеннюю грязь, красиво декорированную мятыми стаканчиками из-под йогурта и грязными полиэтиленовыми пакетами.
Пока доктор поднимался и отряхивался, я отыскал в куче мусора еще несколько целых бутылок, распределил их за пазухой (при этом в кармане у меня покоилась приличная сумма, приблизительно равная
Виктор преданно семенил за мной, отстав на полшага. Ведь энтузиазм ученого не знает преград и не боится трудностей. Он толкает отважных исследователей на опасные для жизни поступки.
— Слушай, приятель, — загнусавил доктор в спину, когда мы очутились на пороге магазина. Бутылки весело звякнули у меня за пазухой, в скором времени обещая превратиться в поток огнетворящей жидкости.
— Ну, чё надо?
— Вы… — Виктор смущенно замялся. — Короче… Может быть, вы хотите выпить?
— Эта… Ага… А у тебя есть?
— Ну, можно купить. — Виктор нерешительно шмыгнул носом.
— Значит, угощаешь? В общем, так: бери две чекушки и чего-нита на закусь. А я знаю одно место… Пошли!
Вскоре в пластмассовых стаканчиках мирно забулькала прозрачная жидкость, а запах хлеба и чесночной колбасы, сливаясь с ароматом кошачьей мочи, полновластно царствовавшим в подъезде, образовали совершенно непереносимое амбре.
— Ну, вздрогнули! — бывало скомандовал я.
И выпил. Ефимыч брезгливо приложился губами к стаканчику и сразу отставил его на расстеленную на лестничных ступенях газету.
— Кстати, мы с вами еще не представлены друг другу. Меня зовут Виктор Ефимович.
— Кеша, — назвался я и задвигал челюстями, изображая на лице восторг, вызванный соприкосновением чесночной колбасы с вкусовыми сосочками языка.
— Кеша? Значит, Иннокентий? Любопытно, любопытно… — Рука Виктора потянулась к боковому карману, где, кажется, покоилась его знаменитая клеенчатая тетрадь, полная выдуманных воспоминаний о снятых трусиках, о разбитых окошках в женской бане и прочих неудобопроизносимых вещах, любимой пище всякого психоаналитика. — А скажите, Кеша, и давно вы так вот… Существуете?
— Всю жизнь. — Снова торопливое бульканье в пластмассовых бокалах. — Вздрогнули!
— А как ваша фамилия, если не секрет?
— Фамилие мое… Стрельцов. — Я легкомысленно дернул плечом и воодушевленно призвал: — Ну, давай, Ефимыч, не пропускай, падлой будешь.
— А как вы сюда попали?..
— Приехал из Сыктывкара.
— Из Сыктывкара? Любопытно, весьма любопытно…
— Ага. Приехал, думал подработать маненько. Бичи на вокзале базарили, что в Москве подработать нефиг делать. Ну там поднести чего на стройке или стырить — не проблема.
— Ну и как вам здесь работалось?
— Да как… Хреново! Менты, суки, больно
— А почему вы не устроились на работу?
— Эта… — Я харкнул в сторону, плевок описал правильную баллистическую кривую и в ту же секунду сгинул во тьме. — Паспорт потерял. Потому работать не мог, милостыньку просил на перекрестке.
— Ну и как получилось?
— Нормалек! Только мафия уж больно прижимает. Гоняет чужих. Зато на помойках много чего найти можно. Богатые помойки у вас, Ефимыч, прямо завидки берут. Хоть всю жизнь не работай, все одно сыт будешь. Вчерась я цельный кусман «Докторской» оторвал, только слегка надкушенный. У нас в Сыктывкаре таким добром не бросаются.
— Вчера? — удивился мой интервьюер и задумчиво пробормотал: — Но ведь это было неделю назад…
— Ага, вчерась… Закуска была, я бутылей возле ларька насобирал, чуть не подрался с одним. Шкалик купил… Славно ночь прошла! Я тут чердачок один присмотрел — тепло, прямо прелесть! Слышь, Ефимыч, если тебе… Ну, покемарить негде… Эта… можешь у меня устроиться. Тряпья натаскаем, газетку постелим — во такая хата получится!
Уже не слыша меня, Ефимыч воодушевленно забормотал, первооткрывательски поблескивая очками:
— Любопытно… Инцидент недельной давности отпечатывается в сознании как происшедший накануне. Налицо замедленная перцепция времени… Весьма любопытно!
— Чё базаришь? — толкнул я его локтем в бок. — Лучше давай, еще налей! Мне седни надо еще одну ходку на помойку сделать. Седни ж пятница! А в конце недели народ расслабляется хорошо, ба-альшой урожай собирается, ежели клювом не щелкать…
Я аккуратно свернул газетку с колбасными шкурками и со словами «Сгодится еще» хозяйственно засунул за батарею.
Следующий час мы дружно бродили вокруг окрестных ларьков в поисках бесхозных бутылок, причем Ефимыч тоскливо волочился за мной следом. Он жалобно шмыгал насморочным носом, очевидно обуреваемый весьма противоположными желаниями — бросить меня и отправиться домой, в тепло, или продолжать выполнять свой долг ученого. И если я в своем видавшем виды ватнике органично вписывался в окружающий пейзаж, то кандидат наук в драповом пальто, собирающий бутылки, на фоне помойки выглядел режущим глаз диссонансом.
Честно говоря, мне уже наскучило изображать из себя бомжа. Интересно было только сначала, а теперь я только ждал повода, чтобы отвязаться от доверчивого лекаря. Мне тоже хотелось в тепло и вкусно поужинать. Я даже раздумывал, как бы половчей избавиться от него. Затеять ссору и избить? Столкнуть в Яузу, а пока он будет вылезать на берег, дать деру?
Спасение пришло само собой.
— Мне нужно… на минутку, — слабым голосом произнес Ефимыч, делая характерное переступательное движение ногами, однозначно определяющее его намерения. — Мне бы в кустики…