Блуд на крови. Книга первая
Шрифт:
Николай жену в дом вернул на условиях: ликеру тайком в спальне не пить, папирос не курить и вообще свой испорченный ндрав не показывать.
Валентина обещала исправиться.
ЧАЙ НА ЛУЖКУ
Пробежало холодное время года.
Весна 1897 года была дружной. Уже к Радонице — дню поминовения усопших, в садах и огородах выперла дружная зелень, воздух наполнился несказанными ароматами.
Обеими семьями и со всей челядью съездили на Митрофаньевское кладбище, поклонились родным могилкам.
Иван Иванович задумчиво сидел у надгробия. На плите были выбиты слова, некогда написанные А. П. Сумароковым и столь поразившие русские сердца, что стали они украшением тысяч и тысяч последних приютов человеческих:
Прохожий, обща всем живущим часть моя: Что ты, и я то был. Ты будешь то, что я.
И под этой эпитафией годы рождения и смерти купца первой гильдии И. Н. Кашина: «1799— 1883».
— А ведь батюшка прожил бы не менее, чем сто лет, — с восхищением произнес Иван Иванович. — Ах, чудный старик был! Я ведь у него родился, когда ему шел…
— Пятьдесят четвертый годок, — вставила слово Анна Петровна. — Старше жены был на три десятка лет. И уж счастлива, уж счастлива она с ним была! За всю жизнь слова плохого не слыхала, — и женщина оросила свое лицо слезами.
— А помер он оттого, что бревно непосильно тяжелое поднял. Кашлять стал, кровь горлом пошла…
— Сгорел в два месяца, — сказала, успокаиваясь, Анна Петровна, обожавшая родителей мужа.
…Потом поехали в лесок, где среди сохранившегося покрова прошлогодней листвы раскинулись палатки, возле которых дымили блестящие золотом и серебром самовары.
— Идите сюда, сердешные! — зазывала их седенькая старушка в платочке с синим горошком. — Медок у меня хоть и не нагдышний, еще рано новому быть, а все равно духовитый, для организма полезный. И огурчики соленые для апекиту.
— Что ж! Старушка ты умильная, — солидно роняет Иван Иванович, — пои нас чаем горячим,
а провизия и у нас припасена. — Эй, Прохор! Живо тащи из коляски погребец. Сейчас косушкой разогреемся!
— Много ли в ей, косушке? — засомневалась Фекла Егоровна. — Теперича, ежели очувствоваться как должно на свежем воздухе, и полштофа на всю кумпанию еле-еле хватит.
— Не свадьба какая, и косушки с вас будет, — урезонила ее Анна Петровна. — И сливовой наливки есть бутылка.
Иван Иванович, глядя как женщины расставляют на столе закуски, распорядился:
— Гони, Прохор, домой. Прикажи Валентине, чтоб к нашей трапезе ехала. Доставь ее осторожно, она от бремени вот-вот разрешится.
…Вскоре Прохор привез улыбающуюся Валентину, которую из-за ее серьезного положения на кладбище не взяли: «Чтоб плод не печалить!»
…Благодатная была весна. Рано и споро все росло и цвело, над столом летали витутни. Щебетали разные птицы. Солнце щедро дарило тепло. На сердце был мир и покой.
ИЗМЕНА
Через шесть дней Валентина родила мальчика.
Счастью Николая не было предела. В ознаменование такого события он подарил ей изумрудное ожерелье.
В августе он отправился в Любань: отец, все чаще недуживший, позвал сына помочь ему в торговых делах. Вернулся Николай домой недели через две. Ольга Козлова, увидав хозяина, не выдержала, расплакалась. Николай настойчиво стал допытываться причин ее огорчения. Тогда Ольга призналась:
— Валентина поселила в доме Ваську Ладугина…
Николай почувствовал, что земля под ним зашаталась.
— Ну и что? — спросил он сдавленным голосом. Кухарка, ткнувшись носом в плечо хозяина,
разрыдалась:
— Совсем бесстыдной стала Валентина… Не таятся, людей даже не стесняются. Васька и сейчас у нее. Пользуются моментом, так как вы и Анна Петровна в Любань уехавши.
На лестнице часто застучали шаги. То дворник в щегольских лаковых сапогах, в тройке и кубовой рубахе, что-то непринужденно насвистывая, спешил к выходу.
Увидав Николая, он сдернул с головы картуз с блестящим коротким по моде козырьком, осклабился:
— Наше вам с кисточкой!
— Ты что тут делаешь так поздно? — с трудом сдерживая волнение, спросил Николай.
— Так это барыня приказала мне мадеры принести. Вот я и сбегал до лавки Трохиных, купил-с!
Буравя взором дворника, Николай с угрозой в тоне выдавил:
— Чтоб я тебя, подлеца, в своем доме больше не видел. Пользуешься слабостью Валентины Даниловны к хмельному? Пошел, сукин сын, вон!
— Я вам не какой-нибудь крепостной! — начал выламываться Василий. — Я человек вольный…
В этот момент из своей каморки появился истопник Федор Морозов. Стукнув деревяшкой по полу, он шагнул к Василию и вдруг цепко ухватился за его ухо, безжалостно крутанул его. Дворник дико взвыл.
— Ты, шельмец, думаешь скрыть свои проказы? Подлец ты и брандахлыст! Будешь еще блудить?
— Ой, больно! Больше не буду… Ай!
— Пошел отсюда! Всякая тварь портит жизнь хорошему человеку.
Василий выскочил на крыльцо, потирая распухшее ухо.
Тяжело ступая, Николай вошел в спальню. Жена лежала навзничь на широкой кровати и пьяно улыбаясь:
— Кто пришел! Я завсегда рада… хочу!
…С первым поездом Николай уехал в Любань.
РОДНАЯ МОГИЛА
Прошло еще два года. Валентина, вскоре после размолвки, приезжала к мужу в Любань и вымолила прощение. Она обещала исправиться и доказательством серьезности намерений приводила страшные клятвы.
Николай, дороживший семьей, вновь простил блудливую супругу. С год они жили мирно. Именно в этот период Валентина родила второго сына. Казалось, семейная радость, наконец, поселилась в доме Кашиных, что на Саблинской улице.