Блуда и МУДО
Шрифт:
Сонечка, естественно, пошла к Наташе.
Моржов спустился к Щёкину и упырям. Ожесточённая рыбалка, похожая на фехтование, была в самом разгаре.
– Много наловили? – сзади спросил Моржов у Щёкина.
– Двух тайменей, – не оборачиваясь, буркнул Щёкин, – один с хрен, другой помене…
Моржов глянул в ловчую яму упырей. Там и вправду плавали две небольшие рыбки.
Щёкин выкрутил катушку и положил спиннинг на камешки.
– Надо покурить, – хрипло сказал он, доставая откуда-то сигарету. – Нечеловеческое напряжение…
– Хорошие рыбы, – похвалил
– Естественно, – согласился Щёкин, жадно затягиваясь. – И ловим по-честному. Маленьких отпускаем, больших складываем в баночку из-под витаминок.
– Дрисаныч! Дрисаныч! – спохватился стоявший рядом Чечкин и бросил свою удочку. – А можно я вашим спиннингом половлю?
– Лови, – оглянувшись, разрешил Чечкину Щёкин и опять повернулся к Моржову. – Чтобы не путать, этим двум рыбам я дал имена. Вот эта – Сергей, эта – Карл.
– Паца! Дрисаныч рыбам имена дал! – заорал Чечкин.
Упыри почему-то переполошились. Все, кроме Гершензона, покидали удочки и побежали к ловчей яме.
– Паца, во!… – суетился у ямы возбуждённый Чечкин. – Этот – Сергей… Дрисаныч, а который Карл?…
– А какая у рыб порода? – недоверчиво спросил Ничков.
– Мичман яйценосный, – важно ответил Щёкин.
– Дрисаныч, а можно вечером на костре мы с Гонцовым пожарим Карла, а Чечен с Гербалайфом – Сергея? – Ничков испытующе посмотрел на Щёкина.
– Да пожалуйста, – разрешил Щёкин.
– Паца!… – вдруг донёсся с реки истошный вопль Гершензона. – Клюнуло!…
Упырей пронзил электрический разряд, а потом они напрямик ломанулись к Гершензону. Гершензон, виляя задом, будто вытягивал кита, в напряжённой позе входил в воду всё глубже и глубже. Упыри ворвались в речку вокруг Гершензона, словно кони на всём скаку.
– Подсекай! – орали они. – Плавно тащи! Води!… – И тут же все хором взвыли.
Они развернулись и едва ли не со слезами на глазах побрели обратно к Щёкину.
– Дрисаныч! Дрисаныч!… – надломленным голосом кричал Гершензон и показывал кончик лески. – Рыба блесну оборвала!… Как корова языком отрезала!…
– Да чёрт с ней, не расстраивайся, – ответил Щёкин.
– А!… – Возле ямы вдруг обомлел Ничков. – Э!… Где Карл?…
Плотина, отгораживающая рыбную яму от реки, была проломлена. Видимо, в этот пролом и сбежал Карл. В яме вертелся только Сергей.
Упыри столпились вокруг ямы. Ничков внезапно, будто его пронзили кинжалом, упал на камни, хватаясь руками за порушенную плотину. В самом эпицентре разлома на песке отпечаталась чья-то подошва.
– Кто наступил и сломал? – в бешенстве закричал Ничков. – Чечен, это ты наступил!…
– А почему я? – взвился Чечкин.
– Ты всегда носишься, под ноги не смотришь! А Карла не ты, а я жарить собирался!…
– Да я вообще на этой стороне стоял! – оправдывался Чечкин.
– Ты это сломал!…
– Не я! Это ты сам!
Ничков вскочил, собираясь кинуться на Чечкина с кулаками.
– Эй! – ринулся к ним Щёкин. – Вы чего, дурни, драться здесь?… Лучше примерьте, чей башмак подходит под отпечаток.
– Точно! – опомнился Ничков. –
– И ты разувайся тоже! – возмущённо орал Ничкову Чечкин.
С четырьмя кроссовками в руках Ничков по воде подобрался к пролому в плотине и принялся по очереди прикладывать обутки к следу. Упыри, гомоня, топтались вокруг, босые на одну ногу.
– Вот он! – ликующе выкрикнул Ничков, выхватил башмак из грязной ямы, поднял над головой и с ненавистью потряс. – Кто Карла отпустил, тот пускай и лезет в реку за своей кроссовкой!
С горящими глазами Ничков за шнурок раскрутил кроссовку над головой и запустил на середину Талки. Упыри молча проследили полёт и падение башмака.
– Чей сандаль был? – с интересом спросил Ничков.
– Мой, – тихо сказал Гершензон и кинулся на Ничкова.
…Вечером упыри вчетвером зажарили и съели Сергея.
В Троельге Моржов как-то подзабыл, что бывают не только даты, но и дни недели. Он прикатил в Ковязин и только здесь вспомнил, что сегодня – воскресенье. А в воскресенье хрен чего начичишь.
Тогда Моржов решил поехать на Пленум к Леночке. Шансы добыть сертификаты у Леночки равнялись примерно нулю – значит, можно заявиться и в воскресенье. Всё равно вариант с Леночкой нужно отработать, чтобы потом не грызли сомнения.
Моржов покатил через весь Ковязин на Пленум и, глядя по сторонам, думал, что боярин Ковязя закодировал свой город не хуже купца Забиякина. Город Ковязин был сплошным наслоением плацдармов. Уже сам острожек Ковязи был плацдармом в краю печенегов (туарегов, онкилонов). Потом «исторический город» – ныне районы Пролёт и Багдад – стал плацдармом цивилизации среди местных Ковыряловок. Готовясь к пролетарскому штурму Пролёта, на другом берегу Талки после революции появился плацдарм барачного Прокола. Но классовая война закончилась раньше, чем Прокол подготовился к битве. Отделённый от Прокола и Пролёта Пряжским прудом, на Чуланской горе образовался плацдарм нового, конструктивистски осмысленного социализма – Соцпосёлок. Но и его пассионарность растворилась в пространстве. Собравшись с силами, история вновь решила преобразить город Ковязин, и в семидесятых годах появился ещё один плацдарм – район Пленум. Плацдармом история, как обычно, и ограничилась. Разномастный город Ковязин опять не дождался завоевателя. Последним по времени возникновения был плацдарм новой аристократии – элитный посёлок на горе Пикет. Но, судя по стене, что его огораживала, Пикет уже не имел амбиций на захват города.
Всё это чем-то напоминало Моржову флот Петра I: фрегаты построили, а моря-то нету. Жизнеспособными в Ковязине оказывались лишь общие смыслы, а не конкретные деяния.
Леночка жила на Пленуме в однокомнатной квартирке на четвёртом этаже девятиэтажной башни. Башня возвышалась рядом с типовым зданием школы, где Лена работала секретаршей. На Пленуме имелось четыре таких башни, две таких школы, а ещё два типовых здания универсамов, типовой кинотеатр и типовой дом быта. Всё остальное – панельные пятиэтажки, давно уже обжитые так, что перестали быть похожими друг на друга.