Блудное чадо
Шрифт:
– Да, – неожиданно для себя согласился Шумилов.
– Так вы прикажете устроить меня в замке?
– Прикажу.
Сказав это, Шумилов понял, что сию минуту состоялся поединок и он в этом поединке проиграл.
Потом было само устройство – Петруха сходил на соседний хутор, привел женщину лет сорока, знающую три десятка слов по-немецки, с трудом растолковал ей необходимость постелить постель и постирать одежду гостьи. Ивашка сбегал на колодец, сам принес несколько ведер воды. Клим Ильич расстарался – добыл в полуразрушенном форбурге лохань. Осталось главное – где поселить
Московиты приспособили для жилья круглое помещение внутри башни, с узкими амбразурами вместо окон; одно благо – что август на дворе и не нужно придумывать для этих амбразур деревянные ставни. Там они все и спали. Взятые с собой войлоки постелили на пол, укрывались долгополыми кафтанами. И нужно ли особое спальное хозяйство заводить, когда прибыли самое большее на седмицу? Когда в любую минуту может отыскаться пропажа – и вези ее, горемычную, в Царевиче-Дмитриев?
Шумилов, которого Афанасий Лаврентьевич отправил на поиски сына, взял с собой и конюха Якушку. Ему-то и было велено нагрести сена столько, чтобы спать на нем, как на перине. Где и как – это уж его, Якушкина, забота. Сенокос давно миновал, стога сметаны, так пусть бы отъехал версты на две и разорил стожок…
С самим помещением было хуже – Шумилов решительно не желал спать вместе с чужой женщиной. Но если во второе жилье башни вела какая-никакая узкая лестница, витая и с веревочными перилами, все ступени которой были целы, то забраться в третье мог только ловкий Петруха, с детства живмя живший на судах и умевший бесстрашно карабкаться по вантам. Ее завалило летевшими сверху камнями и обломками какой-то древней мебели.
Анриэтта и сама не хотела спать вместе с мужчинами. Она с грехом пополам устроилась в форбурге, женщина-хуторянка принесла ей туда мешок-сенник, чтобы набить свежим сеном, и полосатые одеяла, тканные из толсто спряденной шерсти. Но удалось вымыться – и на том слава Господу.
Утром Анриэтта уже чувствовала себя отлично. Ивашка на правах почти родственника принес ей состряпанный Климом Ильичом завтрак – миску казацкого пшенного кулеша с салом.
– А хлеба у нас тут нет, – пожаловался Ивашка. – Испекли бы, да где печку взять?
– Я уже не понимаю, куда мы заехали. Какой город ближайший? – спросила Анриэтта. – Мне нужно одеться, как полагается приличной женщине.
И, видя в Ивашкиных глазах недоумение, пояснила:
– Не могла же я брать с собой из Москвы сарафаны, летники, однорядки и душегреи! Я сделала лучше – взяла кольца и дорогие вещицы. Их нужно продать и купить одежду. Заодно мы в городе достанем хлеб и что-нибудь еще.
– Город… Проклятые шведы все разорили… Здешние крестьяне уж так их клянут… – проворчал Ивашка.
Но Анриэтта страстно желала одеться, как подобает даме, и причесаться на самый модный лад.
Ей бы это удалось, если бы не прискакавший с утра крестьянский парень с запиской для московитов.
Записка была на таком исковерканном немецком языке и так коряво изготовленная, что Шумилов с Ивашкой, ее разгадывая, поневоле вспомнили затейное письмо, изобретенное покойным государем Михаилом Федоровичем.
Наконец им удалось понять смысл:
– Батюшки-светы! – воскликнул Ивашка. – Ну теперь – ищи ветра в поле!
– Но как он столь быстро оказался в Либаве? – удивился Шумилов. – Не зная дороги, не имея даже заводных коней?
– Темное дело, – сказал Петруха. – Но напасть на след только там и можно. В порту нам скажут, на каком судне он отплыл и куда оно побежало.
– Отлично! – обрадовалась, узнав эту новость, Анриэтта. – Там я наконец сменю гардероб и оденусь красиво! Ради этого можно хоть сутки не слезать с седла!
Глава пятая
Как Шумилов и предполагал, Ордин-Нащокин-младший и Васька Чертков заблудились.
Они собирались добраться до Митавы, оттуда в имение к курляндскому помещику, знакомцу Воина Афанасьевича, а помещик уже указал бы, как пробираться в Польшу. Если бы от Крейцбурга, где они переправились через реку, до Митавы была прямая дорога, так бы и получилось. Но лесные дороги редко бывают прямыми.
Определять стороны света по солнцу, по звездам, по мху на древесных стволах они не умели, и даже если бы умели – Иван Афанасьевич, заехав непонятно куда, очень смутно представлял, к северу или же к западу будет эта самая Митава.
Можно было расспрашивать крестьян, но крестьяне, порядком напуганные войнами, при виде всадников в русских кафтанах и шапках, побросав сенные вилы и даже лошадей с телегами, убегали прочь, в овраги и в лес. Попытка въехать на хутор могла кончиться плачевно – в незваных гостей кидали камнями, а потом спустили псов. Словом, знакомство с европейским государством Курляндией чуть было в тот день и не завершилось навеки.
И получалось, что Митава вроде совсем близко, а поди до нее доберись. Получалось, что и здешних денег полон кошель, а купить ничего невозможно. А дорогу к имению своего знакомца Ордин-Нащокин-младший знал только от Митавы.
Однако беглецам в конце концов повезло – они встретили бродячего торговца.
Это был мужчина лет тридцати пяти, загорелый, белозубый, в шведских драгунских тупоносых ботфортах, в коротеньком льняном кафтанишке, в льняных же серых портках, что по случаю августовской жары очень удобно, туго перепоясанный и с целым ларем за плечами. Он, ведя за собой кобылку, тоже немало нагруженную, шагал по дороге, распевая немецкую солдатскую песенку с лихим, хотя и загадочным, припевом «Шингдерасса, бумдерасса, бумдерасса-са!»
Услышав немецкую речь, Воин Афанасьевич пустил усталого коня, что плелся шагом, рысцой, и устремился к торговцу.
– Митава? – удивился торговец. – Но вы, господа, совсем в другую сторону ехали, вы направляетесь от Бауска к Бальдону. Уверены ли вы, что вам нужна Митава?
– Да, уверены, – отвечал Воин Афанасьевич, а Васька, разбиравший по-немецки через девять слов десятое, кивнул.
– Коли угодно, я провожу вас до того места, откуда дорога на Митаву, – предложил торговец. – Если вы те гости, что ехали в Митавский замок из Кокенгаузена, то вам там будут рады.