Блудное художество
Шрифт:
Все сие великолепие заранее уже внушало архаровцам великую неприязнь. Народные увеселения и гуляния - как раз такое место, где собираются шуры и мазурики всех мастей. Государыню, понятно, никто не обидит - а вот наутро после главного фейерверка и потянутся к Рязанскому подворью с «явочными» посланцы сильно огорченных господ: у которого золотую табакерку вытащили, у которого - кошелек, пока хозяин, разинув рот, любовался на огненные колеса и вензеля в небе.
У Всехсвятского храма Яшка-Скес простился с Устином и пошел к Марфе в Зарядье.
Он знал ее с детства - и был
Пройдя через небольшой двор, Яшка заглянул в окно - догадаться, дома ли хозяйка, и увидел Марфин затылок, охваченный по-простому повязанным платком - узлом на лоб. Окно было приоткрыто, и он прекрасно слышал, что происходит в комнате.
Марфа была занята делом - перед ней за большим кухонным столом сидела зареванная молодая особа, судя по дородству - купчиха, а сводня колдовала над чашкой.
– Гляди, дура, вот я белок взбиваю… - и веничком из ободранных прутьев она шустро вздымала пену, - и туда, в белок, лимонный сок лью, и туда же, да ты гляди, французской водки две ложки. Все это между собой перемешается… руки отведи!…
Яшка из любопытства вытянул шею и увидел красную физиономию гостьи.
– Вот салфетка, утрись!
– командовала Марфа.
– А теперь запрокинься, вот так…
И она стала мазать лицо снадобьем из чашки, приговаривая:
– И кто ж тебя, дурочку, по солнцепеку-то гонял? Нет чтобы в тенечке посидеть! Непременно тебе было под солнце подставиться. Этот вешний загар - самый опасный! Терпи! Дня за два твой загар сойдет, как не бывало, опять будешь беленькая. И запомни - средство еще от лишая хорошо.
Яшка присел на завалинку и подставил лицо под солнечные лучи. Он бы и не против был немного оживить физиономию румянцем, но кожа как была белой - так белой и оставалась, на зависть иному щеголю, который изводит на деревенскую свою краснощекую образину фунт пудры, придавая ей томную бледность.
Наконец ему надоело слушать Марфину речь о тайнах женской красоты.
– Марфа Ивановна!
– позвал он.
– Тут тебе кавалер некоторый кланяется!
Марфа выглянула в окошко.
– Ах, это ты, Скес? Погоди, сейчас выйду.
Яшка не был столь подозрителен, как Архаров, и в нежелании Марфы пускать себя в дом углядел разве только то давнее воспоминание о серебряной ложке. Однако до сей поры она Скеса в дом впускала - и ничего… что же у нее там за сокровища, кроме обгорелой купчихи?…
Пока Марфа накидывала шаль и выходила на крыльцо, Яшка заглянул в окошко уже основательнее.
Купчиха, укутанная в пудромантель, сидела зажмурившись и запрокинувшись, чтобы снадобье не стекло с личика. А на столе, где могли бы лежать на виду сокровища, Яшка увидел ряд грязных кофейных чашек и блюдец, как будто Марфа угощала кофеем роту гвардейцев.
Сводня имела множество недостатков, но вот одно достоинство известно было всем соседям: она не терпела беспорядка и грязной посуды.
Стало быть, этой дуре Марфа не стесняется показывать грязную посуду, а полицейскому - не желает?
Следующий Яшкин вопрос был: да на кого ж это она извела столько кофея?
Дверь скрипнула, и Яшка-Скес стоял у крыльца раньше, чем она отворилась окончательно.
– С чем пожаловал?
– спросила Марфа.
– Господин Архаров спросить велел, не слыхала ли чего…
И Яшка изложил историю о похищенном французском сервизе.
– Сам золотой, ручки красные?
– переспросила Марфа.
– С этим - не ко мне, это графьям и князьям предлагать станут.
– Господин Архаров велел спросить - я и спрашиваю. Ты во многие дома вхожа, глядишь, чего разведаешь, - уважительно сказал Яшка.
– Кваском не угостишь ли?
Квасу ему не хотелось, а хотелось понять, что за кофепитие устроила Марфа и куда подевались ее многочисленные гости. Вряд ли немытая посуда стояла тут со вчерашнего вечера.
– Наташка!
– крикнула Марфа, обернувшись.
– Квасу ковш неси!
Девчонка вышла из сеней - и тут-то невозмутимая Яшкина рожа наконец ожила, рот приоткрылся.
Он не видел Наташку почитай что всю зиму - а она за это время так расцвела и похорошела, что любо-дорого посмотреть. Светлые волосы, гладенько зачесанные, отливали золотом. Густые ресницы на солнышке тоже были золотистыми, а уж глазищи… апрельское небо, да и только…
Было ей, по Яшкиному разумению, лет пятнадцать, однако детство Наташкино в Марфиных хоромах и не могло затянуться надолго: несомненно, старая сводня уже присматривала, кому повыгоднее продать эту юную красоту.
Выпив ковшик кваса и поблагодарив хозяек, Скес пошел прочь, размышляя, что дело он вроде сделал, а про кофейное угощение надобно будет спросить Клавароша. Может, там что-то вовсе невинное. Если же Марфа ему ничего не сказала - тогда доложить господину Архарову.
В полицейскую контору Яшка прибыл очень вовремя…
Минут за десять до его появления дверь архаровского кабинета приоткрылась.
– Что там еще?
– спросил обер-полицмейстер. Он как раз был занят тяжким трудом - подписывал бумаги, которые подкладывал ему одну за другой старший канцелярист Патрикеев. И ждал его еще документ, отчитываться за который предстояло самой государыне. Это был буквально на днях завершенный «План, прожектированный Москве-городу и предместьям». Еще осенью из Санкт-Петербурга пришло указание Екатерины Алексеевны - убрать валы и стены Белого города, пустое место разровнять и для красоты обсадить деревьями, а излишний щебень и землю употребить в пользу обывателей. Сейчас на столе уже лежало изображение большого бульвара с аллеями в два ряда деревьев, прерываемыми площадями у ворот Белого города. Площадей было девять - столько же, сколько упраздняемых ворот. Архарову хотелось посидеть над планом с карандашом в руке, поискать ошибок и прямых глупостей.